- Как-то мои там? Три года не видел. Как призвали в четырнадцатом, так и все. Отпуск по уставу полагался бы, да не в почете я у начальства. То на губу посадят, то по тюрьмам мытарили!
- Ну, теперь-то поедете, свидитесь, - попыталась утешить мать.
Худое лицо Сапунова напряглось, туже стиснулись под черными усиками тонкие губы.
- Навряд ли скоро. - Он озабоченно покачал головой. - Дел тут - гора высокая! Вот-вот революцию поднимать, как мне в такую пору фронтовых друзей-побратимов бросать, мамаша?
- Неужто не поедете? - воскликнула мать.
- Кто знает... - Сапунов пожал плечами. Он снова расстегнул кармашек гимнастерки, достал сложенный треугольником листок. Улыбнулся печально и смущенно. - Вот, - будто признаваясь в чем-то тайном, сказал он. - Еще в Двинской тюрьме написано. Если не суждено повидать родных... Всякое ведь может случиться...
Рука, державшая развернутый исписанный листок, чуть заметно дрогнула.
- Письмо им, что ли? - спросила мать.
- Ну да... Вдруг не доведется свидеться. Ишь как истерлось. Вот что я им написал: "Все может быть, дорогие мои родные, но что делать. Если погибну, то помните, дети, что отец ваш весь свой век боролся за поруганные права человека и погиб, добывая свободу, землю и волю..."
Пашка, мамка и даже Андреич всматривались в лицо Сапунова с жалостью и страхом, а он аккуратно сложил письмо и спрятал.
- Убьют, а какая-нибудь добрая душа найдет и пошлет семье. Пусть и с того света, а все родная весточка. - Он резко провел ладонью по лицу и встал. - Однако загостился я у вас, дорогие. Пора. Ты, Андрей, проводил бы меня, а? Не москвич я, плутать стану... Вам, мамаша, за ласку и за угощение спасибо сердечное!
Пашка пошел с Андреем провожать Сапунова. Трое они долго брели по пустым, темным улицам к Озерковскому госпиталю. Бывшие солдаты обсуждали, что делать завтра и послезавтра, а Пашка шагал молча и думал о них, примерял к ним давно полюбившееся пушкинское слово: "Вот они какие, витязи!"
23. НАКАНУНЕ
В эту ночь, впервые за долгий-долгий год, Пашка снова ночевал в своем закуте не один. Напротив посверкивал в темноте красный светлячок самокрутки.
Братья переговаривались шепотом, чтобы не тревожить отца и мать. Пашка приставал к брату с расспросами о войне, о летающих, словно диковинные птицы, аэропланах, об одетых стальными листами машинах, которые гусеницами ползут по земле, по окопам, давят солдат, как червяков. А Андрей интересовался заводскими делами, кого из ребят забрали в армию или за непокорство и дерзость упрятали в полицейскую клоповку.
Мать тихонько звенела посудой, убирая со стола. Раза три подходила к спальному уголку сыновей, отводила в сторону занавеску и спрашивала ласковым шепотом:
- Все не спите, ненаглядки мои? Да ведь утро скоро.
Андрей вставал, обнимал мать, отводил к кровати, где уже либо спал, либо притворялся спящим, похрапывая, отец.
- Да ложись ты, маменька, - уговаривал Андрей. - Устала же...
- Мне бы, сынонька, на веки вечные такую сладкую усталость! счастливым смехом смеялась в ответ мать.
Наконец, когда на Серпуховской каланче пробило три, угомонилась и мамка. Гася о край койки окурок цигарки, Андрей широко зевнул.
- Ах, Арбузик, Арбузик, до чего же хорошо поспать не на тюремных нарах! Нас с Сапуновым еще в Двинске полгода по гауптвахтам да тюремным камерам мытарили. Давай кончай болтать. Завтра дел - не знаешь, с чего и начинать...
- Ладно, братка! - согласился Пашка. - Только еще последний вопрос. Можно?
- Если последний, валяй, Арбузик!
- Как, братка, считаешь, где наша революция скорее начнется? У нас в Москве, в Питере, а может, прямо на фронте? Там же у каждого солдата в руках ружье. А?
Андрей ответил негромко, но твердо:
- Я считаю - в Питере, Паша. Хотя время везде взрывное - динамитное, можно сказать. Но именно в Питере главные временные окопались. Гадюку нужно не за хвост, за голову хватать. К тому же питерский рабочий народ подружнее, поухватистей. Да и Ленин к ним поближе, пусть и скрытый где-то. Большая у всех тревога за его жизнь, Арбузик! Начальник-то Петроградского округа Половцев особые отряды по городу и губернии разослал: где Ильича схватят, там ему и смерть. Без суда и следствия. Чуешь, Павел? Конечно, Ленина любой рабочий грудью заслонит, в своей конуре спрячет, но и без осторожности никак нельзя... Теперь спи! Будем из Питера вестей ждать. Народу всему враз подниматься надо, иначе нам шеи поодиночке свернут...
Утром братья проснулись рано. Мамка на работу уже неделю не ходила: в ответ на требования ткачей установить минимум заработка Голутвины уволили всех, кроме мастеров да сторожей. А объявление повесили: закрывается фабрика из-за нехватки угля.
Михельсоновский завод продолжал работать, но Андреич решил пропустить день. Тиски "положения второй охраны" к осени отпустили свою железную хватку, и рабочие многих заводов и мастерских то и дело бастовали.
Не пошел на завод и Пашка, побежал в типографию за "Социал-демократом". Андрей и старики сели пить чай.
- Солдату в окопах, ясное дело, невмоготу, сын, - говорил Андреич, но ведь и нашему брату не мед с маком. Цены на все растут, будто на бешеных дрожжах, а хозяева как нам платили, так и платят. Мы им про рабочий контроль, про восьмичасовой рабочий день, а они в ответ фигу. Иначе, грозят, завод прикроем, а вас - вон! К слову сказать, с августа на забастовку встали кожевники по Москве. Обувные, шорно-седельные, прочие, побольше ста тысяч. Бастуют второй месяц! С других заводов им помощь оказывают по силе-возможности. Потому и держатся. Не глядя на тяготы, сынок, народ посознательнее стал...
- Чего же кожевники требуют?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79