"
Молча выслушав Люсик, Андрей на минуту задумался.
- Вы не посчитайте, Шиповничек, что я чего-то боюсь. Нет! Не в том суть! Но тут вот какая, понимаете, загвоздка. Если, скажем, нам завтра листовки с собой взять, так ведь с нас в казармах перво-наперво гражданскую одежонку-то снимут, на шинели да гимнастерки поменяют. И пока мы нагишом, простите за слово, перед ними стоять будем, они все наше тряпье, все сумки переберут, перещупают. Верно? Значит, листовки вы нам попозже должны передать, когда царскими солдатиками оденемся. Так ли?
Люсик согласно склонила голову, а Андрей, помолчав, продолжал:
- И все же интересно прочитать, что большевики солдатушкам, бравым ребятушкам пишут!
- Что ж, это можно, - ответила, чуть помедлив, Люсик.
Пока она, отвернувшись, доставала из-за корсажа платья глубоко запрятанную листовку, Андрей приметил Пашку, примостившегося возле дальнего угла стола.
- А ты чего здесь уши растопырил, Арбузище?! - Он встал. - Брысь сей же час под одеяло, не твоего ума тут дело! Ну, кому сказано?!
Несмотря на просящий взгляд брата, Андрей силой затолкал его в спальный закуток, задернул занавеску.
- Чтобы немедля спать! А то провожать завтра не возьму! Понял?!
Пашка обиженно шмыгал носом.
- Так ведь и так и эдак не выходит! Батя же сказал: на завод завтра!
- Денек-другой обойдутся михельсоны без твоих рук! Сам батьке скажу. Один пойдешь провожать за всю семью... Сейчас ложись, спи!
Но было Пашке, конечно, не до сна. Переложив подушку от стены к занавеске, прилег, напряженно прислушиваясь.
Вернувшись к столу, Андрей подвинул лампу к себе, взял из рук Люсик серый, шершавый листочек.
- Лучше бумаги не могли найти! - словно извиняясь, шепнула девушка. - Да и напечатано не особенно четко. Стеклографы и шапирографы примитивные, самодельные, да и краска - третий сорт. И потом, вот что хочу добавить, Андрей! Мы это сочиняли не сами, а перепечатали выдержки из питерских листовок, они написаны очень сильно и убедительно.
- Какая разница - кто сочинял? - пожал плечами Андрей. - Была бы правда, чтобы до печенок доставала!
Он бережно разгладил помятый листок в падавшем от лампы круге желтоватого света, склонил над ним голову.
- Вы, Андрюша, вслух, - через минуту попросила Люсик. - Тихонько, чтобы не помешать вашим... - Она показала глазами на дальний угол, где стояла за пологом кровать стариков. - Еще раз хочется послушать, как звучит. И читайте, пожалуйста, с самого начала, Андрей.
Пашка вплотную прильнул к занавеске. Так ему было слышно любое, даже произнесенное шепотом слово.
Покосившись на полог в углу, глухо кашлянув, словно в горле застрял комок, Андрей начал:
- "Товарищи солдаты и матросы! Уже третий год длится мировая война, и все не видно ей конца. Миллионы людей убиты и искалечены на полях сражений, сотни городов, сел и деревень обращены в развалины, цветущие страны превратились в пустыни. Третий год народы Европы, одетые в солдатские шинели и скованные цепями военной дисциплины, посылают в так называемого врага губительный ураган свинца и стали, душат друг друга газами и употребляют десятки других способов взаимного истребления. И все новые и новые массы людей вливаются на место убитых и раненых, выбывших из строя, принося свою жизнь на окровавленный "алтарь отечества"..."
Уличные шумы за окнами давно стихли - ни людского говора, ни грохота ошинованных железом колес ломовиков. И в подвале совершенно тихо, только тиканье ходиков да глухой взволнованный голос Андрея, наливающийся силой от фразы к фразе. Андрей сам этого не замечал, как не замечали ни Люсик, ни Алеша Столяров, сидевшие рядом с ним.
Пашка встал и, держась руками за края занавески, слушал, затаив дыхание. Не сводя глаз, смотрел на склоненные над столом головы. На каштановые, отливающие латунью кудряшки брата, на иссиня-черную, рассеченную пробором голову Люсик.
Андрей читал дальше:
- "...В то же время в далеком тылу солдатские семьи испытывают не сравнимые ни с чем тяготы нужды, истощают последние силы в борьбе за убогое, нищее существование. Но их усилия тщетны! Голод приближается семимильными шагами, и нечем и некому его остановить. Обнищание и вырождение - вот что несет народу продолжение преступной войны..."
Пашка невольно сделал шаг к столу. Его не видели, не замечали.
- "...Таково положение повсюду, во всех воюющих странах, но у нас оно хуже чем где бы то ни было! С самого начала войны царское самодержавие ведет ожесточенную необъявленную войну против собственного народа. Прикрываясь военным положением, продажные лакеи царской власти принялись за беспощадный разгром тех немногих завоеваний, которые сохранились у трудящихся после революции девятьсот пятого года. Напомним, что около двенадцати лет назад рабочие заплатили за эти завоевания Кровавым воскресеньем и еще тысячами и тысячами жизней по приговорам палачей типа Ренненкампфа и Меллер-Закомельского!"
Андрей глубоко вздохнул, вытер ладонью испарину, проступившую на лбу. И продолжал:
- "...В некоторых губерниях снова введено крепостное право в буквальном смысле этого слова. Под страхом штрафов, порки и тюрьмы крестьяне, как и в старину, обязаны обрабатывать помещичьи поля: хлеб, дескать, необходим для армии, для победы! Попробуй откажись! Поборы и притеснения все увеличиваются; растут налоги и подати, последнюю копейку у тружеников выколачивают плетьми стражники и урядники. На фабриках, заводах и рудниках рабство, прикрытое словами о патриотизме, фактически введено давно, с самого начала войны! И если голодные рабочие пытаются бороться за улучшение своей каторжной жизни, тогда вас, солдаты, заставляют быть их палачами!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79