В дальнем углу склада обнаружилась крутая лестница на чердак, из слухового окошка которого весь двор Хамовнических казарм как на ладони.
Вот там и поджидали своего запропастившегося вожака Пашкины сорванцы.
Распугав обживших чердак сизарей, ребята по очереди наблюдали за происходившим на плацу.
Когда Пашка, добежав до ворот склада, услышал условный свист и быстро вскарабкался на чердак, совсем стемнело. Все ближе раскатывались железные бочки грома, все ярче полыхали невдалеке молнии, все тяжелее становилось дышать.
- Может, их и не погонят в этакую непогоду? - предположил Гдалька, поеживаясь в заношенном до дыр пиджачке.
Пашка сердито покосился на товарища.
- Дурной ты, Голыш, что ли? Как раз в такую ночь, под грозой и ливнем, вернее всего, и погонят! Считаешь, одни мы про нынешнюю отправку знаем? Вот поглядишь, какая прорва народа нахлынет сюда, никакая гроза не помеха. Властям лишний шум не по нутру!
Пашка оказался прав. Как только на город легла ночь и почти вплотную приблизилась гроза - вот-вот хлынет ливнем, - в казарменном дворе вспыхнули синевато-фиолетовые газовые фонари, затрубили трубы, забила дробь барабанов. Из кирпичных казарм, подгоняемые окриками, выбегали солдаты. Распахнулись ворота конюшен, выводили лошадей...
- Ну, айда, ребята! - скомандовал Пашка.
Самому ему еще было нужно слетать домой, забрать листовки. По совести говоря, у него кошки изрядно скребли душу. Вдруг Танька все-таки что-то углядела днем? Хоть и пообещала: "Не бойся, не скажу!" - ну да разве торгашескому отродью можно верить? Обманет, продаст задарма. А улыбаться будет по-прежнему.
Угнетало Пашку и другое: дома-то ведь тоже придется врать, чтобы мамка не догадалась, не учуяла правды. Совсем ни к чему ей новая кровоточина в сердце. Полуглухая и полуслепая от нежданного горя, она вряд ли прислушивается к разговорам на фабрике. Но Пашку обязательно спросит об отправке: кому и знать, если не ему? Ну, и кинется на вокзал, захочет последний раз обнять сына. А ее и близко не пустят! Как такое перенесет? Вот о чем думал Пашка, пока бежал под начинающимся дождем.
Дома ужинали. Хмурый, насупившийся Андреич без всякой охоты доедал похлебку. С первого взгляда Пашка понял, что отец все знает, но матери, похоже, не сказал. И правда, Андреич встретил сына строгим, предупреждающим взглядом.
- Слышно, не нынче, а завтра отправлять станут? - громко спросил он, пока мать наливала Пашке у припечки миску похлебки. - Так, что ли? - И сам же утвердительно кивнул.
- Ага, батя! - поддакнул Пашка, боясь смотреть в лицо матери. Пока, батя, их на плацу взад-вперед с винтовками гоняют. Соломенных немцев штыками пропарывать унтера обучают!
- О, боже мой! - перекрестилась мать. - Вовсе осатанели люди! Будто не человеки, а звери-волки, до чужой крови охочие! Да как ты, господи, терпишь? Иль напрочь отказался от нас: живите, мол, грешники, как хотите, ежели святые законы блюсти не желаете! Ой, сколько же горя горького земля-страдалица приняла! И сколько ей еще придется принять!..
Кончили ужин. Едва освещала подвал трехлинейная лампа.
- Вот и последки керосина выгорают, - ни к кому не обращаясь, сказала мать. - Утром остатки выцедила. Стало быть, как в деревне в крепостную старину, при лучине жить придется.
- Ма! - вскинулся Пашка, отодвигая пустую миску и вытирая рукавом губы.
- Чего, сынонька?
- Похлебка до чего вкусная! Спасибо!.. Лопушку у тебя ничего не наберется, а? Хоть косточек? Жадюги Ерши вовсе перестали его кормить! Слышь, как скулит? Видно, нынче пораньше с цепи спустили, воров по ненастью сильнее опасаются.
Мать наклонилась над помойным ведром.
- Мослы лошадиные... Ноги конские у живодерки в воскресенье покупала. Их даже Лопуху твоему не угрызть - чистый камень! Еще головы селедочьи с Андрюшиных проводов. Супчику могу вылить остатки.
- Он всему рад, мам! - подхватил Пашка. - Давай, чего есть. Ух, как я этих жадин ненавижу!
- Ты попридержи сердце, Пашенька! - отозвалась с осуждением мать. Бог не прощает зла.
- Нам, выходит, твой боженька не прощает, а Ершиновым да Хорьковым все дозволено, все можно?
- Ох, сынонька, сынонька! - вздохнула мать. - И в твои малые годы поднабрался ты злой мудрости!
Отец погрозил Пашке пальцем, и мальчишка сдержал резкое слово. Молча взял у матери Лопухову миску, откинул крюк двери во двор.
Нащупав ногой в темноте ступеньки, прислушался. Спрашивал себя: "Сказала? Не сказала? Вдруг сейчас выйду, а он меня тут и караулит, Семен Ершинов? Если и сарай по девчоночьему доносу обыскали, нашли листовки? Тогда что?"
Оглушая, обрушился на землю гром неслыханной силы - ударило где-то совсем близко. Ослепительно полыхнуло светом молнии, и словно из огромной опрокинутой в небесах бочки хлынул дождь.
Нет, под таким ливнем Ершинов ждать не станет! Пашка одним прыжком перескочил пяток ступенек и оказался под навесом, по которому яростно колотили тугие дождевые струи. Жестяно звенела в водосточных трубах вода. Молнии, одна ярче другой, рассекали на части багрово-черное полотнище неба, били то в пожарную каланчу на Серпуховке, то в кресты недалекого монастыря.
Лопуха во дворе не оказалось, ливень загнал пса в конуру. Съежившись, Пашка пробежал вдоль забора к будке, негромко свистнул. Лопух отозвался радостным визгом. Не дожидаясь, пока пес выберется из конуры, Пашка сунул туда миску. Лопух успел благодарно лизнуть руку мальчишки и с жадностью принялся лакать похлебку.
А Пашка, прижавшись к стене напротив дома, смотрел на освещенные окна второго этажа и в одном из них видел неподвижную тень девичьей фигуры. Она, Танька! Ишь до чего хитрая!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79