Но читать им стихи посреди улицы, на глазах у всех?
- Ну, Павлик, не скромничай! - настаивала Люсик.
Краснея от ее похвал, Пашка принялся отнекиваться, но Люсик так ласково просила, что он сдался, принялся читать "Вещего Олега". Когда дошел до строчек:
Из темного леса навстречу ему
Идет здоровенный кудесник...
Люсик и ее подружки расхохотались так громко, что гулявшие даже по той стороне улицы оглянулись.
Как назло, Серпуховка была полным-полна, и не одна знатная семейка Замоскворечья с осуждением глазела на смеющихся студенток.
Сбитый на полуслове, Пашка исподлобья смотрел на Люсик.
- Чего смешного? - спросил с обидой.
Стараясь сдержать смех, девушка наклонилась, крепко обняла Пашку:
- Да не обижайся, Павлик! Ну-ка повтори последние строчки!
Помедлив, Пашка неторопливо, вслушиваясь в слова, повторил:
...Идет здоровенный кудесник...
И опять девушки рассмеялись от всей души, как может смеяться молодежь. Растерявшийся Пашка переводил взгляд с одного лица на другое. Ну что смешного?!
- Да почему же "здоровенный", Павлик, миленький? - спросила Люсик. Разве у Пушкина так написано?
- А как? - удивился Пашка. - Само собой: если кудесник, он и должен быть здоровенный, он все может. Вон как любой кузнец в цехе, как, например, батя или Андрюха... Я так понимаю!
- Да, да, Павлик! Рассуждаешь ты правильно, но по-своему. У Пушкина написано: вдохновенный...
- Вдохновенный?.. Да, вроде бы и так, но я не знаю... не понимаю...
Не договорив, вскинув взгляд, Пашка увидел на другой стороне улицы семейку Ершиновых. "Принцесса" стояла между отцом и матерью и смотрела на студенток и Пашку с нескрываемой злостью.
Ближе к ночи квартира Андреевых была похожа на растревоженный улей. Набились не только свои, михельсоновские да с мамкиной Голутвинки, явились и соседи. Все в округе знали, что Андреич уже два раза побывал в городском рабочем Совете. От кого же и услыхать новости, если не от него!
На столе шумел самовар. Хоть и заваренный на жженых сухарях чай, а всё - угощение, не за пустым столом!
- Ты, однако, вот чего объясни, как ты есть рабочий депутат! - с хитринкой усмехался Гордей Дунаев, крановщик из их же кузнечного. - Нынче в чьих руках власть в Москве? В ваших, которые депутаты бесштанные, или у думских, кто сами себя туда еще при царе выбрали? Ась? Может, и третье: у золотопогонников гарнизонных под началом господина Грузинова?
- Будет наша власть, Гордей. Потому что нас несчетные тысячи, ответил Андреич, - промеж которых и ты, насмешник! И не хихиканье от тебя требуется, а помощь во всю твою рабочую силушку! Ты поглядел бы на нас сегодня в Совете. Нас же там со всех заводов целая уйма сошлась! И за спиной у каждого пятьсот выборщиков, таких же рабочих, как он сам! Смекаешь? У всех в душе та же заноза, что у тебя, торчит!.. Ты еще и то вспомни, старина: Москва-то не сразу строилась, а по бревнышку, по кирпичику. Так и наше дело. Ощупью бредем.
Пашка с удивлением присматривался к отцу. Что-то здорово переменилось в Андреиче за последние дни. Будто невидимая пружина распрямилась внутри, и в глазах заиграл дерзкий, как у Андрюхи, пронзительный блеск...
- Как насчет хлеба Совет решил, Андреич? - спросила Никитична, соседка-солдатка. - Откроют лавки аль нет? Голодные детишки сидят!
- Заставим, Никитична! Откроют! - заверил кузнец. - Посланы отряды по мучным складам, мельницам да пекарням. Мукомолам да искарям забастовку кончать надо, иначе рабочая Москва без хлебушка задохнется... И во всякую бакалею верные люди направлены - открыть обязательно.
- Безоружные посланы? - ядовито подковырнул Гордей Дунаев. - Ась?
- Зачем безоружные, Гордей? - повернулся к нему Андреич. - Мы же не вовсе дураки, чтоб от торгашей милостей ждать. Плевать они хотели на наши просьбы и слезы! Солдатики из казарм в поддержку Совету пошли. Завтра с утра все в полном порядке будет, Никитична! И ты не сомневайся, язвитель!
Вот тут-то Пашка, сидевший возле распахнутой двери во двор, и услышал поскуливанье Лопуха. За заботами да тревогами Ершиновы, видно, начисто позабыли о несчастной собаке. Пашка подошел к порогу, всмотрелся в ночную темь. На верхней ступеньке лестницы помахивал из стороны в сторону собачий хвост.
- Сейчас, Лопушок, сейчас.
Нащупал у подпечка собачью миску и пошел вокруг стола, подбирая где косточку, где огрызочек хлеба. И мамка увидела, взяла миску, плеснула в нее остатки похлебки.
- На, вынеси своему дружку!
Пашка вышел во двор.
Ночь ясная. Лунища светит во всю силу. Похожа на золотой рубль. Кругом звезды рассыпаны, тоже по-праздничному большие. На этаже у Ершиновых темь. Но только Пашка вышел, окно в Танькиной горенке звякнуло. Видно, вторые рамы уже выставили, и, не зажигая лампу, "принцесса" приоткрыла окно.
Пашка всмотрелся. Так и есть! Ишь локоточки выставила, вся будто в серебро одетая, лунным светом светится. И Пашке даже с ней захотелось поделиться радостью.
- Татьянка?
Девчонка не ответила. Пашка наклонился, потрепал собаку по загривку.
- Ты ешь, Лопушок, ешь!
И тут приглушенный Танькин голос, полный мстительного торжества, прошептал над навесом, прикрывающим вход в подвал:
- Покорми, покорми дружка блохастого последний раз, стюденткин любимчик! Ужо папаня велели приказчику отвести дармоеда на хомутовскую живодерку! Нам другого приведут, волкодава! Как только его доставят, Серега-приказчик после торговли и отведет Лопуха. Тогда и заказывай по хвостатому панихиду! Допрыгался со стюденточками, кузнечик щербатый!
Окно со звоном захлопнулось. У Пашки даже сердце остановилось: загубила она Лопуха, загубила!
Вернулся в дом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79