Он делал вид, что не замечает приветных взглядов, отворачивался и шагал дальше, насвистывая что-нибудь любимое: то "крутится-вертится", то про Ермака или "Варяга". Сам все же подмечал: ишь вырядилась в будний день, будто в великий праздник, на рождество или пасху! Чего ради?
Но как-то осенью, столкнувшись с Пашкой неподалеку от дома, Танька, осторожно глянув по сторонам, остановила его. Сначала посмотрела прямо в лицо, но тут же отвела взгляд.
- Ты за что на меня злишься, Пашка? - В улыбке не было ни насмешки, ни прежнего зазнайства. - Ну за что?
Растерявшись от неожиданного вопроса, Пашка молчал.
- Я тебя, что ли, обидела чем? - продолжала Танька. - Вот вспомни-ка: который год вы у нас квартируете, а я разве хоть одно плохое слово тебе сказала? Или, может, считаешь, я уродка? Ну, посмотри-ка!
И закатила кукольные глаза к небу.
- Да не-е-ет, - протянул Пашка. - А об чем нам с тобой разговаривать?
- Про что хочешь, кузнечик! Ты вот собак любишь. Самой шелудивой псине посвистишь да погладишь. Иногда кусок хлеба от своего ломтя отщипнешь в кармане и на ладошке протянешь, вон как нашему Лопуху. Так и я, бывает, ему куриную косточку выбрасываю!
Пашка смутился.
- Или вот, скажем, ты книжки любишь, - продолжала Танька. - Идешь и несешь какую-то истрепанную, будто драгоценность. Даже смешно: этак дьякон в церкви чашу со святыми дарами носит... У меня знаешь какие книжки? В золотых да серебряных переплетах!
- Про что? - оживился Пашка.
- Интересные - прямо и сказать невозможно! Хоть про королеву Марго или про трех мушкетеров...
- А это кто такие?
- Короля хранители! Такие смелые да дерзкие! Чуть что - вытаскивают шпаги и сразу в бой на обидчика. Красивые все, словно из витрины магазинной. Один на картинке в книжке кудрявый, на вашего Андрюшку похож!
Похвала красоте брата обрадовала Пашку, но он презрительно махнул рукой.
- Мне книжки про тех, кто королей да царей охраняет, не нужны! У меня книжка про Овода была, вот это - да! Не знаешь?
- И не слыхала вовсе. - Танька покачала головой. - А то у меня еще книжки Лидии Чарской и Клавдии Лукашевич есть! Читаю, а слезы сами так и катятся, так и катятся. Хочешь дам?
- Папаня тебе за это уши не оборвет? - ухмыльнулся Пашка. - Он на меня злой!
- Папаня не имеют к моим книжкам касательства. Книги мои дареные! Вот выйдешь во двор Лопуха кормить, хочешь вынесу?
- А если увидят?
- Так ты же его кормишь, кузнечик, когда у нас дома никого нет! засмеялась Танька. - Что? Не так? Да не красней ты, как девчонка...
Пашка не успел ответить: из-за угла показалась Танькина мамаша. Видно, шла с базара, тащила в корзине всякую снедь.
- О чем вы тут беседы разводите?! - строго прикрикнула она, подходя и подозрительно оглядывая Пашку. - Тебе что, Татьяна, разговаривать больше не с кем?!
"Глаза-то сверлючие какие, словно у бабы-яги!" - подумал Пашка.
- А мы ничего, маманя, - озорно прищурилась Танька. - Пашка спросонья на ногу мне наступил, туфлю испачкал. Я и велела ему картузом обмахнуть. Глядите, маманя, вовсе туфелька пыльная! Ровно я Золушка какая!
Пашка круто повернулся и зашагал к дому. Вот продажница, его же и осрамила!..
Мать и дочка до самого крыльца топотали следом, и Пашка всю дорогу слышал то въедливый голос матери, то кокетливые смешки "принцессы".
- Мне сегодня мадам пятерку по поведению выставила! - похвалялась Танька. - Уж больно понравился ей полушалок, что вы на прошлые экзамены подарили...
17. САМАЯ ДОЛГАЯ ПАШКИНА ЗИМА
Наступила зима, метельная, вьюжная. Она не сулила Пашке никаких перемен.
Будя рабочее Замоскворечье, так же ревели по утрам неумолимые заводские гудки, так же бухали, сотрясая землю, паровые молоты, так же ярилось пламя в топках заводских печей и кузнечных горнах. И так же вертелись, сверкая сталью, колеса бесчисленных "зингерок" на мамкиной Голутвинке.
А жизнь становилась день ото дня труднее и голоднее.
Пашка посерьезнел, перестал по-ребячьи кичиться своим званием и ремеслом: привычное дело! Шуровал у горна, наловчился не хуже других. Андреич поглядывал на сына и с нескрываемой гордостью и с похвалой: "Молодец, Павлуха, так и держи!"
Огорчало одно. Письма от Андрея приходили все реже и реже, а потом их и вовсе не стало. Пашка с жалостью наблюдал, как хиреет и чахнет мать. Возвращаясь с фабрики, она торопилась из последних сил и, еще не захлопнув дверь, кидала на Пашку спрашивающий взгляд. Когда в ответ на ее немой вопрос он беспомощно пожимал плечами, мать сразу сникала, будто внутри у нее убирали какие-то подпорки.
Пашка утешал мамку, как умел, как мог. Дескать, дело совсем не в Андрюхе, он по-прежнему любит и помнит нас, а, наверно, почта из-за военной разрухи работает все хуже и хуже.
Когда Пашке стало невмоготу смотреть в горестные, тоскующие мамкины глаза, ему пришло в голову: а если самому сочинить письмо, подделать Андрюхин почерк? Глядишь, мать и обрадуется, воспрянет духом.
Но без одобрения старших Пашка на такой обман не отважился и долго обдумывал: с кем посоветоваться? Разве с Шиповником, с кем же еще? Вечером он отправился в студенческую столовку. На его счастье, Люсик сидела в "красной", выписывала что-то в тетрадку из кучи книг.
Выслушав, задумалась. Глаза стали темнее и печальнее.
Пашка молча ждал.
Люсик с видимым усилием провела ладонью по лбу, отгоняя раздумья, грустно улыбнулась.
- Извини, Павлик! Мне вдруг вспомнилась моя учительница Елена Дмитриевна. Сейчас она в Сибири, в ссылке, я говорила тебе. Так вот. Я и спрашиваю себя: что бы ответила тебе она? Елена Дмитриевна человек правдивый, честный и сильной души. Мне даже почудилось сейчас, что я слышу ее голос - Люсик чуть помолчала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79