Она ожидала, как себя проявит этот незнакомец, не двигаясь с места и даже не открыв второго глаза.
Мурлыка, заметив Имку, изогнулся в учтивую дугу, несколько раз изысканно повел хвостом и промяукал несколько вежливых слов хозяйке дома. Был это, очевидно, какой-то исключительно удачный кошачий комплимент, потому что Имка поднялась, потянулась, мяукнула нежным голосом: "Мрррау! Мрррау!", переложила пушистый хвост с левой стороны на правую и начала старательно мыть себе левую заднюю лапу.
Тем самым она как нельзя более ясно дала Мурлыке понять, что считает его вполне своим в доме и нисколько не тяготится его присутствием.
Подошел к Мурлыке Тупи - наш барбос. Другой кот, не так тонко воспитанный, немедленно выгнулся бы в подкову, взъерошил хвост, - показал бы собаке, что готов защищаться. Мурлыка не шелохнулся.
"Я порядочный кот! - спокойно сообщил он Тупи. - Мне скрывать нечего. Пожалуйста!"
И позволил псу обнюхать себя от кончика носа до кончика хвоста.
Теперь все зависело от того, как поведет себя Чапа, фокс. Он спал на солнышке. Но при виде кота приоткрыл один глаз.
Если бы Чапа кинулся теперь на Мурлыку - прощай, кот! Ведь и Тупи, волей-неволей, должен был бы на него броситься. Просто из собачьей солидарности, правда?
Но Чапа был очень сытый, сонный, и двигаться ему не хотелось.
"Что это за кот?" - спросил он только сквозь сон у Тупи.
"Кот как кот, вроде ничего... Наверно, какой-нибудь Имкин гость!" доложил ему Тупи.
Чапа на всякий случай приподнял губу и показал клыки.
Мурлыка решил, что вежливость требует сделать вид, что он испугался. И он изобразил готовность в любую секунду вскочить на забор.
"Умеет себя вести!" - успокоился Чапа и перевернулся на другой бок.
Так Мурлыка уладил все дела во дворе. Оставался ему еще дом, ну и мы, люди.
Кот, учтиво подняв обрубок хвоста, спокойно, с достоинством вошел в кухню. Там никого не было. Он проследовал дальше. Вошел в комнату. На пороге задержался и вежливо мяукнул: "Добрый день! Мое почтение!" - и, не ожидая приглашения, решительно направился к креслу.
Но не воображайте, что Мурлыка нахально разлегся на сиденье и заснул. Ничего подобного! Кот уселся чинно, как полагается в гостях, подвернул остаток хвоста, поглядел на меня, на Крисю и начал:
"Разрешите мне, уважаемые хозяева, на минутку занять вас рассказом обо мне самом. Родился я..."
И пошел, пошел, пошел! Я совершенно уверен, что он рассказал нам о событиях всей своей, несомненно весьма пестрой жизни.
Всегда я жалел, что не знаю кошачьего языка. Как было бы чудесно, если бы я мог повторить вам слово в слово все то, что мы слышали от Мурлыки. Увы! Не могу этого сделать. Хотя очень хочется. И не мог я, увы, достаточно ясно выразить Мурлыке, как глубоко я ему сочувствую. Правда, я кивал головой на всякий случай, но не уверен, что всегда в нужных местах.
Мурлыка, очевидно, заметил, что с этим киванием что-то не так. Время от времени он прерывал свой рассказ и смотрел нам в глаза, словно спрашивая: "Что вы на это скажете? Необыкновенно, правда?" Тогда мы с Крисей изображали величайший интерес и удивление.
Это успокаивало кота. И он продолжал свое повествование, совершенно нами довольный.
Но даже понимая рассказ Мурлыки через пятое на десятое, мы видели, что жизнь этого кота не была ни слишком счастливой, ни спокойной. Там и сям у Мурлыки шерсть была выдрана до самой кожи, уши изодраны... А хвост! Лучше не будем говорить о хвосте. Был это жалкий обрубок, немногим длиннее спички. Грустное воспоминание о некогда прекрасном кошачьем хвосте, не более!
Мурлыка, очевидно, решил, что мы - аудитория довольно приятная. Сочувственная, отзывчивая, не то что другие люди. Ибо он стал навещать нас ежедневно. А то и по нескольку раз в день. И что самое удивительное - решительно ничего не желал у нас взять в рот! Пил, правда, молоко, но без всякого аппетита. Просто из вежливости. Чтобы нас не обидеть.
"Да не беспокойтесь вы из-за меня! - просил он. - Я прихожу к вам только ради вас самих. А не из-за каких-нибудь лакомств, понимаете? Мне хочется с вами потолковать. Так приятно иногда поболтать с милыми людьми".
И болтал, рассказывал. Коты вообще все любят поговорить. А наш Мурлыка был самым завзятым говоруном, какого я когда-либо видел!
Однако не подумайте, что Мурлыка был надоедлив. Нет, это было воплощение такта и наилучших манер. Он сразу понял: когда я пишу, я не склонен к разговорам. И молчал как убитый.
Укладывался где-нибудь поблизости от моего письменного стола и притворялся, что дремлет. Достаточно было, однако, взглянуть на него - и он немедленно поднимался, зевал, потягивался, садился, подвертывал хвостик и начинал: "Я как раз хотел рассказать тебе..." И рассказывал до тех пор, пока не убеждался, что я занят чем-то другим, так как ни словом не отзываюсь на его повесть. Тогда он чаще всего шел к Крисе. Она выделывала с ним всякие чудеса. Одевала его в кукольные платья, возила в тележке по комнатам, носила его на руках, пеленала, как ребенка. Мурлыка позволял делать с собой все, что только могло доставить ей удовольствие.
Как-то кот вскочил в корзину для бумаг. Корзина опрокинулась, накрыла его, и Мурлыка заметался по комнате. Нас это очень позабавило. Мурлыка это запомнил. Когда хотел нас развлечь, опрокидывал на себя корзину. И уморительно прыгал с ней по всем комнатам.
"Смейтесь! Смейтесь же! - призывал он нас. - Ведь я напялил на себя эту корзину только для того, чтобы вас развлечь!"
Напрыгавшись, выскакивал из корзины, садился на излюбленное свое коесло и начинал мыться, причесываться. Тогда кто-нибудь из нас спрашивало деланным равнодушием:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60