Затем он остановился и что-то сказал. Он произнес это подчеркнуто внятно, чтобы она наверняка поняла его. Он опять говорил по-французски – про огонь и про смерть. Он говорил о каком-то большом огне. Это могло быть что-то религиозное. Только потом я узнал, о чем он говорил, но девушку его слова, видимо, потрясли, поскольку, когда она заговорила, голос ее дрожал и в нем звучало недоверие. Она ответила ему вопросом. Я не понял, что она сказала, я стоял возле двери, готовый действовать. Я сгорал от нетерпения. Скрип возобновился. Я услышал, как он закричал от наслаждения, а затем наступила тишина.
Дам ему еще пару минут, подумал я, заглянул в свое смотровое отверстие и увидел его руку возле горла девушки. В руке он что-то сжимал, но я не разглядел, что именно. Вскочив, я пнул дверь и вошел.
Оказавшись внутри, я огляделся. Минь Хо лежал там же, где и раньше, Бернадетт – под ним. Его рука по-прежнему находилась возле ее горла, и тут я заметил кровь – она медленно стекала на коврик возле кровати. Повернувшись, Минь Хо поднял на меня глаза. Движения его были замедленны, а на лице застыло выражение довольства. Он напоминал человека, который достиг конца своего пути и которому не о чем сожалеть, будто он выполнил свое предназначение в этом мире и теперь готов уйти. Человек, которому больше нечего было делать на этом свете. Он как будто достиг согласия с самим собой и с Богом, кем бы он ни был и где бы ни находился. Затем он заговорил. Речь его звучала мягко, хоть и немного искусственно, она походила на исповедь.
– Огонь. Я напомнил ей про огонь. Многие тогда погибли, а от того места, куда я послал ее работать шлюхой, не осталось вообще ничего. Я рассказал ей, что это я устроил поджог. Я очистил ее память от позорных воспоминаний.
Я не мог взять в толк, о чем он говорит. Может, он принял меня за кого-то другого?
– Ты, подонок, – выговорил я наконец. – Ты, убийца, мать твою…
Он не отреагировал. В нем будто бы что-то умерло, а во мне не осталось ни капли благопристойности и воспитанности, если они вообще когда-либо были мне присущи. Я превратился в одержимого. Я схватил его и со всей силы ударил по лицу рукояткой револьвера. Он был вялый, словно тряпка, я мог убить его голыми руками. Взглянув на меня, он рассмеялся, и это не было истерикой, он был совершенно счастлив, словно жених в день свадьбы.
– Ну, давай, Блумфилд, – сказал он с лучезарной улыбкой. – За это ты попадешь в рай.
Я стоял без движения. В течение минуты я не знал, как поступить. Бернадетт умерла, но выглядела словно живая. Взяв ее за руку, я попытался прощупать пульс, хотя и знал, что она уже пересекла невидимую черту. А Минь Хо все это время так и лежал полуголый, лицо его светилось, и он ни разу даже не попробовал напасть на меня. Я подошел ближе и направил на него револьвер. Он что-то пробормотал, но в нем не было ни капли растерянности или страха. Ни ненависти, ни насмешки… Ничего. Кожа его выглядела иссушенной и дряблой. Это был уже другой, незнакомый мне человек. Теперь Минь Хо выглядел довольным, словно ребенок в свой день рождения. Губы его разъехались в улыбке. Я наклонился и выстрелил ему в рот.
Времени у меня почти не оставалось, и, к сожалению, я не мог повернуть его вспять. Я очень хотел спасти Бернадетт, но все уже было в прошлом. Обтерев оружие, я вложил его в мертвые пальцы Минь Хо. Глядя на его довольное лицо, я подумал, что он одобрил мои действия. Затем я сфотографировал труп Минь Хо, убедившись, что тело Бернадетт не попадает в кадр, и обыскал комнату в поисках денег и документов. Деньги, а их было много, я забрал с собой, предварительно сунув ему в карман несколько купюр. Из-под подушки вьетнамца я вытащил золотые слитки. Картина должна выглядеть ясной и не вызывать никаких сомнений: убийство и самоубийство. Полиция любит простые дела. Я снова оглядел комнату. Сумка Минь Хо по-прежнему стояла на том месте, где я видел ее утром. Я взял и ее. У меня еще будет много времени, чтобы разобраться в ее содержимом.
Перед тем, как уйти, я в последний раз взглянул на Бернадетт. Она выглядела умиротворенной. На ее изумительно красивом лице застыло странное выражение полного избавления от всего. Она была похожа на Мадонну. Возможно, как раз сейчас она видела Господа. Я вышел в свою комнату и запер дверь.
48
Мардж попросила телефонистку набрать номер в Париже. Было воскресенье. Это не займет много времени, Клэй даже не заметит ее отсутствия, думала она, ожидая в обитой плюшем кабине, когда ее соединят. Это станет ее последним секретом. Секретом, который лишь поможет ее мужу.
Майк снял трубку. Голос его был ясным и отдохнувшим.
– Спасибо, что дождался, – сказала Мардж.
– Не за что, – ответил он. – В котором часу ты вылетаешь?
– Вот об этом я и хочу сказать. Я остаюсь.
– Что?
– Я остаюсь здесь. Тут очень многое происходит, и я не могу долго говорить. Я обо всем напишу.
– Что там, на Мальорке?
– Здесь, на Мальорке, Клэй, вот что. Я вновь нашла его.
– Ты нашла Клэя? – Майк был спокоен, но в голосе его она уловила удивление.
– Да, он со мной. Но не здесь – он не знает, что я тебе звоню. Он наверху, спит в моем номере. Я хочу, чтобы ты об этом знал. Ты очень многое для меня сделал. Точнее, для нас. Я никогда не забуду этого, буду помнить твою чуткость, доброту и заботу. Я теперь взрослая девочка, Майк. Ты помог мне найти силы в самой себе, и они помогут мне в новой жизни. Больше я не одинока, Майк. У моей истории – счастливый конец.
– Да, – произнес он. Он понимал, что Мардж хочет выговориться, и не стал мешать ей.
– Теперь я вижу, что была права относительно Клэя все это время…
– Он рассказал тебе о том, что произошло?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93