И вот по всей стране пронесся слух, что баном королевства Далмации, Хорватии и Славонии назначен вельможный господин барон Крсто Унгнад Сонекский и Цельский, генерал и камергер его цесарского и королевского величества. Народ недоумевал. Об Унгнаде мало кто слышал, никто и не помышлял, что он может занять пост бана, и вообще в Хорватии не знали, что он за человек. Унгнад был выходцем из Штирии, значит, в его жилах текла чужая кровь, и поэтому не приходилось бояться, что он будет ратовать за старые хорватские вольности. С давних пор Унгнады владели поместьем на левом берегу Сутлы и, следовательно, считались законными членами сабора. Поэтому формально хорваты не имели права говорить, что им навязывают чужеземца. К тому же Бакачи являлись закадычными друзьями Унгнадов. Крсто Унгнад был воином-генералом. Большую часть своей жизни он провел вне Хорватии, на коне или под шатром. Интересуясь лишь воинскими порядками и дисциплиной, он слабо разбирался в правах и привилегиях королевства, и потому воля его светлости эрцгерцога была для него законом. Унгнад был вдов; его дочери жили в Краньской у родственников; а он как человек подневольный переезжал с места на место, наступал и отступал, бражничал да играл в кости. В 1578 году он был назначен начальником цесарского гарнизона Эгера. Здесь он проводил время за ловлей рыбы да охотой на бекасов. Удивленно таращили глаза хорваты, услыхав, кто назначается баном, еще более недоумевал сам Унгнад; ему и во сне но снилась такая честь. Оставив кости и вино, бекасов и рыб, он с легким сердцем отправился в Хорватию. А хорваты сказали: «Слава богу», – обрадованные, что какой-никакой, а бан у них теперь есть.В день святой девы мученицы Агаты, то есть пятого числа месяца февраля лета 1578, в именитом городе на Гричских горках был созван главный сабор вельмож и дворян королевства, дабы, согласно старому обычаю, торжественно провозгласить нового «желанного и долгожданного» бана. Уже прибыли в Загреб цесарские комиссары – архиепископ Джюро Драшкович и вельможный господин Кристофор Кинигсберг. Вельможи и мелкое дворянство валили толпами. Посланцы жупаний и городов шли со своими древними знаменами, а банская конница раскинула свои шатры на Хармице, или площади Тридесетницы. Новый епископ Иван Мославачский несколько дней угощал дворянство. Мудрый Драшкович бодро и весело доказывал самым нетерпимым вельможам, что все обстоит как нельзя лучше, что дворянские вольности покоятся отныне на более прочном фундаменте, чем сама церковь св. Краля, что новый бан является хорватским вельможей и, конечно, сумеет защитить права своего отечества. Прочих же сановников пусть выбирает сам сабор, ибо их светлости эрцгерцоги Эрнест и Карл решили полностью сохранить права сословий.Пили, ели, распевали песни, ликовали, веселились, всюду слышалось: «Vivat banus!» Несмотря на лютый Холод и на то, что со всех загребских крыш свисали ледяные свечи, городской судья, пузатый Иван Телетич, потел, как во время жатвы. Королевскому городу Загребу, «согласно привилегии» Золотой буллы, полагалось поднести новому бану жареного вола и вдоволь хлеба. Рачительный судья купил по этому случаю у Мате Вернича рогатого великана за семь венгерских форинтов и шестьдесят два динара и заказал у мастера Нико Тиходича хлеба на семьдесят восемь динар. Следовало еще подновить городское знамя, подкрасить жезл городского судьи, затем позолотить ключи города, которые поднесут бану, привести в порядок городские пушки, да еще поставить новую печь в ратуше, где остановится бан. В общем, дел было по горло, и все они свалились на несчастного судью.– И это еще не все, – жаловался судья, – у бана нет ломаного гроша, а его войско надо кормить и поить. Придется доставать провиант, а в Золотой булле так и сказано: не следует скупиться для нового бана, он может быть городу весьма и весьма полезен.Господин судья не ел и не пил, потеряв голову от хлопот.Впрочем, немало попотел и городской нотариус. Забившись в свою каморку и запершись на ключ, он сочинял на латинском языке приветственную речь господину бану. Одна только вводная часть занимала четыре листа, исписанных мелким почерком, а риторический хвост?! Ах! Он изгрыз уже два пера, а вдохновение все не приходило! Хвост пришил к его речи в конце концов господин капеллан Шалкович. Кстати, не один нотариус тратил чернила на прославление сонекского барона. Преподобный отец каноник Джюро Вирфел прославил даже самые незначительные дела господина Унгнада в оде на двадцать сапфических строф.Разумеется, в именитом городе шли всякие толки.Жена пекаря Тиходиха рассказывала Магде, которая по-прежнему тихо и мирно проводила дни в своей халупе, что ее дорогой Микица взаправду печет хлеб по случаю провозглашения бана. А сам бан, как она слышала, въедет в город на белом арабском скакуне с вплетенными в гриву нитями из чистого золота.Больше всего забот и дел оказалось у госпожи Фраихи. Она носилась по улицам как безголовая муха, болтала и сплетничала то тут, то там, всюду высыпая полный мешок новостей.– Ах, дорогая сватья, – начинала она, вваливаясь рано утром в лавку Шафранихи, – доброе утро и доброго вам здоровья! Посмотрели бы вы, какое торжество готовится для нового бана! Вола уже купили и хлеб уже пекут. Для пушек понадобится десять фунтов пороху, вот будет комедия. Ей-богу, страшно! Когда бабахают из большой пушки, сердце у меня как овечий хвост прыгает. Говорят, что кабаница у нового бана из тонкого шелка, а по шелку золотые звезды.– Да ну! – удивилась полупьяная Шафраниха.– Ерунда! – вступил в разговор низенький Шафранич, войдя в лавку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91