Одним словом, слава сама по себе мало согревала нас. Посему мы увидели в смерти Завоевателя перст божий – Всевышний сам убрал с нашего пути человека, который рано или поздно уничтожил бы нашу Родосскую твердыню.
Вскоре после первого известия о смерти султана прибыло второе, еще радостнее первого: о междоусобице между Баязидом и Джемом. Мы не смели верить своим ушам. Даже из моего краткого рассказа вы, наверно, поняли, что рыцари-монахи не были избалованы судьбой.
Хотя и обнадеживающие, вести не заключали еще для нас ничего определенного. По-прежнему с империей Османов было перемирие, а не мир; над турецким войском все еще реяли боевые знамена, хотя оно теперь и было занято действиями против Джема; санджак-беги Баязида перехватывали наши корабли, а корабельщиков либо уводили в плен, либо убивали на месте. Да и могли ли мы рассчитывать, что Баязид, справившись с братом, не возобновит военных действий против Родоса?
По моему разумению, оснований для таких надежд у нас не было. Нам позволено было чувствовать себя спокойными лишь до той поры, пока продолжается бунт Джема. Стоит Баязиду устранить брата, как войско полностью подчинится ему. А быстрая победа была особенно желанной для нового султана, которого мятежники упрекали именно в отсутствии воинских доблестей, в малодушии и миролюбии.
Не думайте, что я рассуждаю так оттого, что с тон поры миновали столетия; такой же была и тогдашняя моя оценка событий. Я был воспитан римской церковью и нашим Орденом – вы никогда не задавались вопросом, чему обязан Рим своим непревзойденным по продолжительности господством? Именно этому: умению трезво оценивать обстановку и выбирать наиболее подходящие действия или контрдействия.
Одно из приятных заблуждений нынешнего человечества – будто лишь эпоха гуманизма раскрепостила человеческую мысль, освободила ее от пут предрассудков и заменила догму гибкостью разума. Повторяю: сие есть заблуждение! Загляните в анналы римской церкви, и вы убедитесь, что за столетия до Макиавелли, до разных ренессансных писак и протестантских крикунов мы тоже действовали без предрассудков, трезво оценивали происходящее, сообразовывались с ним и умели его направлять. Быть может, мы не признавались в том на исповеди и не проповедовали с церковной кафедры, но в том-то и была наша сила. Есть вещи, о коих не подобает упоминать, они подразумеваются.
Да, я несколько отвлекся. Однако я считал необходимым объяснить, что мы в свое время воспринимали события не слишком различно от вас. Не воображайте, будто человечество, существующее миллионы лет, именно в последние пятьсот лет разительно переменилось. Как бы то ни было, накануне 9 июля 1482 года я совершенно отчетливо сознавал, какие последствия сулило нам прекращение Джемова бунта.
Вторые показания Пьера Д'Обюссона о событиях с 9 по 12 июля 1482 года
События, о которых пойдет речь, начались с неожиданнейшего посещения.
9 июля чуть ли не затемно, когда я готовился к заутрене, сообщили мне, что прибыл гонец от Ахмед-паши. Об Ахмед-паше у меня были неприятные воспоминания: незадолго до того этот весьма способный военачальник занял Отранто, что означало прямую турецкую угрозу Западу.
Поспешно одевшись, я спустился в приемную, по дороге соображая, что нам предстоит, если перемирие будет нарушено. После разрушительного обстрела со стороны Мехмедова флота наши укрепления еще не были полностью восстановлены; для того чтобы набрать пополнение из христолюбивых воинов Италии, Испании, Франции, требовалось самое меньшее два месяца сроку; для пополнения же нашей казны следовало воззвать к верующим всего Запада, на что понадобилось бы куда более двух месяцев…
В приемной зажгли свечи – все еще окончательно не рассвело, а я не любил вести переговоры в полутьме, незачем противнику прятать свои глаза.
Ввели гонца. Он был не турок, я это понял сразу. Во мне всегда вызывали отвращение христиане-вероотступники, служившие султану преданней всякого правоверного мусульманина и весьма хорошо осведомленные относительно нас и наших дел. Не один честолюбец из порабощенных турками стран или с Запада находил ласковый прием у Мехмеда Завоевателя. При его дворе кормились сотни таких предателей, меж коих, впрочем, по меньшей мере десяток были изменниками лишь для виду, в действительности же делали для нас неоценимую работу. Я абсолютно убежден, что точно так же по мель, шей мере десяток из убежавших на Родос греков, левантийцев или далматинцев делали подобную же неоценимую работу в пользу султана. Поэтому мы держали под наблюдением каждого беженца или раскаявшегося изменника, вновь попросившего заступничества у христиан. Мы следили, казалось бы, за каждым их шагом, но я мог поклясться, что весьма немногое из того, что решалось даже в Высшем совете Ордена, оставалось секретом для султана. Однако я утешался тем, что и мы в той же степени осведомлены о секретах Топкапу.
Посланец Ахмед-паши на вид был скорее левантинцем, чем греком. Как я и ожидал, он заявил, что не знает языка, и потребовал толмача. Весьма дешевая уловка, к которой мы с успехом прибегали в Топкапу, нас провести не могла: посланец лишь делает вид, будто не знает языка, чтобы тайно следить за каждым словом. Но для нас это уже не было тайной.
Толмач передал нам слова Ахмед-паши. Баязид через Ахмед-пашу настойчиво предлагал нам ни больше ни меньше, как превратить непрочное перемирие между нами в прочный мир.
Ого! Мы ни в коей мере не угрожаем Империи, зачем же предлагать нам мир, не дожидаясь, пока мы запросим его сами? – подумал я. – Значит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145