Войска Джема должны были выступить на рассвете. Их было всего несколько тысяч, но Джем пожелал показать их во всем блеске. Они следовали за своим повелителем, разнокожие, разноликие, рвущиеся в бой.
Не умею я описывать, как какие-нибудь ваши поэты, а жаль – жаль, что я не опишу вам султана Джема, каким был он в то утро, когда подскакал ко мне, чтобы проститься. Я почувствовал, что мысленно он уже где-то далеко, там, где сражения должны решить его участь.
Не забуду и последних его слов. Он произнес их громко, с истинным величием:
– Добро, которое нашел я под кровом моего высочайшего брата, золотыми буквами запечатлелось в моей памяти. Да укрепит аллах наши десницы и да подарит нам победу! Тогда халиф и султан Каитбай увидит, что такое султанская благодарность.
Вслед за тем Джем, не слезая с седла, поцеловал меня в плечо. А я, в нарушение всех обычаев, обнял его – ведь он мог бы быть моим сыном.
В эту минуту я услышал за спиной шум, возгласы, чей-то женский голос. Мы оба обернулись.
Сквозь стражу проталкивалась женщина. Ни лица ее, ни возраста различить было нельзя. По одежде я понял, что она не из простолюдья. На руках у нее был ребенок одного-двух лет.
Я вопросительно посмотрел на Джема, женщина явно проталкивалась к нему.
Черты высочайшего моего друга напряглись. Он следил взглядом за незнакомкой, и вдруг мне почудилось, что он собирается соскочить с коня. Однако он не сделал этого – спохватился, что войско смотрит на него.
Женщина приблизилась к нам. Молча подняла ребенка и посадила к Джему в седло. Чадра при этом соскользнула с нее, открыв лицо.
Тогда я впервые увидел вторую жену Завоевателя, сербку, мать Джема. Меня поразило сходство матери и сына – то же светлое лицо, светлые глаза. Много позже, когда мы с ней принуждены были вместе бороться за вызволение султана Джема, я убедился в том, что они были схожи и сердцем. То была выдающаяся женщина, это сущая правда.
В тот час ее появление глубоко взволновало Джема. Его глаза были прикованы к ней, а руки, не выпуская поводьев, обнимали сына.
Наши женщины – иные, вам поэтому не понять, сколь странным показалось нам то, что последовало затем. Женщина с открытым лицом обвила руками ногу Джема (выше она дотянуться не могла) и всем телом прильнула к ней. Так порывисто, точно вознамерилась не отпускать его. Глаза ее были закрыты, губы сжаты, всем своим существом она впивала в себя близость сына. Истинная правоверная никогда бы не решилась на подобное, никогда не выказала бы перед тысячью глаз свою материнскую боль. Но мы почему-то не увидели в том неприличия. Все, что делали двое этих людей – я понял это спустя много лет, – носило на себе печать какой-то беспредельной чистоты. Джем с большой нежностью отстранил мать и ненадолго задержал руку на ее волосах, пока они молча смотрели друг на друга. Потом женщина что-то сказала ему на своем неведомом языке, и Джем высоко поднял малыша, показывая его войску.
Воины закричали, выражая свою верность предводителю, клялись одержать победу. А я смотрел на мать, сына и внука – этих трех отпрысков чужой, нам непонятной крови. Смотрел, как они не прячут боли и надежды, не боятся выказать слабость.
Поверьте мне – я был султаном и халифом, – очень много узнаешь о людях, когда смотришь на них с высоты: беда султана Джема коренилась в том, что в нем было слишком много человеческого.
Далее я сумею быть вам полезен только теми вестями, что достигали Каира, – я не был свидетелем скитаний Джема по Анатолии. Мы узнали о том, что Махмуд-бег, правитель Анкары, действительно перешел на сторону Джема и его примеру последовали другие сипахские военачальники. Узнав об этом, Баязид двинулся к Айдосу, а тем временем Касим-бег, увлекая за собой караманов, соединился с Джемом и Махмудом, и они вместе подступили к Конье. А перед тем мой высочайший друг подписал с Касимом такой договор: поверженная держава караманских бегов будет воскрешена, и ее престол займет Касим.
Мне еще тогда подумалось, что Джем сулит то, чем пока не обладает; не понравилось мне также, что он оглашает подобные договоры – османы не простили бы ему раздела своей молодой империи. Иными словами, события в Анатолии развивались не в пользу Джема – еще ничего толком не зная, я уже был в этом убежден.
Вести о поражении пришли гораздо позже, летом, два месяца спустя. Прежде всего осада Коньи не удалась (это можно было предвидеть), потому что Баязид держал в крепости отборнейшее войско. Самый же тяжелый удар нанес Джему Гедик Ахмед, лучший полководец Мехмед-хана. Баязид почему-то пощадил его, продержав полгода в заточении; дьявол знает, о чем сторговались они за это время, но Гедик Ахмед вышел из темницы ярым приверженцем Баязида. Лично я догадывался о причине, толкнувшей старого вояку к Баязиду. Честолюбец, знаток своего дела, Гедик Ахмед, должно быть, счел, что при султане-воине, каким слыл Джем, он всегда будет на вторых ролях. Тогда как при Баязиде, никогда не проявлявшем склонности к военным делам, Ахмед-паша сохранял свое место первого османского военачальника.
Совсем просто, не правда ли? Напрасно полагаете бы, что наверху, меж султанами и визирями, расчеты сложнее, чем между владельцами двух соседних лавчонок.
Вступив в Анатолию, Ахмед-паша первым делом приказал полонить всю семью Махмуд-бега и отправить в Стамбул. Махмуд-бег, обезумев, пустился преследовать янычаров, отвозивших его жен, чад и домочадцев. Другими словами, сам полез в лапы Сулейман-паши, правителя Амасы, был разбит и бит, а голова его – послана Баязиду. Из-за совершенного им безрассудства Джем лишился надежнейшего полководца и лучшего своего войска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145