На самом деле ей не хотелось есть, и она положила булку назад и села на высокий стул рядом с Дэвидом.– Я не могу показать им кольцо, – прошептала она. – Не сейчас.Он ничего не ответил, но его склоненная голова красноречиво свидетельствовала, что он не одобряет ее. Не одобряет за нерешительность, за то, что она пренебрегает им, за то, что прячет кольцо под кофтой, словно болячку.– Прости, Дэвид, – только и могла сказать она, но он снова не ответил. Невидящим взглядом он смотрел в камин, на его губах застыла рассеянная полуулыбка, словно общение с Летти требовало от него усилий. Тем не менее, когда она прикоснулась к нему, он взял ее руку.С уходом отца все оживились. Джек глубоко вздохнул и повернулся к Альберту, меланхолично курившему трубку; его усы, которые он отращивал несколько месяцев, сейчас стали густыми и длинными и касались мундштука трубки.– Как насчет партии в карты? Альберт вынул трубку изо рта.– Не возражаю. А ты, Дэвид?– А можно нам всем? – воскликнула Люси.– Я не буду. – Винни поцеловала маленького Альберта в пухлую щечку. – Он серьезный и веселый одновременно. Если я отпущу его, он заплачет.В комнату, поправляя пояс, вернулся отец.– Мы начинаем партию в карты, папа, – сообщил ему Джек бодро и уважительно. – Что-нибудь такое, чтобы и дамы могли участвовать, правильно? А как вы?Отец покачал головой и опустился на стул.– Папа, пожалуйста, – попросила Люси. – Это поднимет тебе настроение.– Мне не нужно поднимать настроение, – сказал он мрачно. – Я уже собираюсь спать.– Еще только десять часов, – бестактно выпалила Люси. Она никогда не видела дальше своего носа.«В эти дни он ощущает потерю мамы больше, чем обычно», – подумала Летти. В последние часы эта мысль уже несколько раз приходила ей в голову. В прошлое Рождество мама была здесь, с ними, уже больная, но ее присутствие наполняло квартиру. А сейчас все, что осталось, – это память о ней: в каждой чашке, в каждом блюдце, в каждой вазе на пианино, даже в щетке, которой Летти смахивала с мебели пыль. Мать смотрела с фотографии, которая висела на стене. Фотограф требовал, чтобы она была серьезной, но ее глаза улыбались. Поза была воинственная, но казалось, что мама излучает теплоту.Даже когда собиралась вся семья, отец оставался погруженным в свое одиночество. Как и сестры, Летти свыклась с утратой: что поделаешь, это был нормальный ход вещей. Они были молоды. У нее был Дэвид, у сестер – их мужья, все они были готовы наслаждаться жизнью. У отца не было такого спасения. Он мог смотреть только назад, жить прошлым, жить с умершей, которая определила всю его жизнь. Летти вдруг почувствовала это особенно остро, и все раздражение, охватившее ее минуту назад, полностью исчезло. * * * Телеграмма пришла перед самым обедом. Угадав содержание, Летти дала посыльному шесть пенсов и бросилась наверх, разрывая по дороге заклеенный край.– Так и есть! – засмеялась она. – У Люси ребенок! Девочка! В шесть тридцать утра, семь фунтов и восемь унций. Многовато для девочки. Она назвала ее Элизабет Люцилла. О, я так рада за нее!– Длинновато, если они не будут звать ее «Лиззи», – произнес отец, беря у нее телеграмму.– Она не станет сокращать имя. И будет произносить «Элизабет» через «е», – убежденно ответила Летти. – Теперь, когда она живет в фешенебельном Чингфорде, ничего другого и ждать не приходится.– Хорошо бы поехать навестить ее, – сказал отец совершенно неожиданно, покончив с сосисками и картофельным пюре.Летти с удивлением посмотрела на него.– Ты хочешь сказать, что хотел бы поехать к ним? В такую холодную погоду?Сняв с крюка кочергу, она поворошила угли на решетке, пока по ним не запрыгали веселые огоньки.– Нужно ехать поездом. И придется на день закрыть магазин.Артур Банкрофт положил телеграмму на камин и сел в кресло около разгоревшегося огня.– Мы не можем позволить себе терять деньги, закрывая магазин. Нужно ехать в воскресенье.В воскресенье?! У Летти упало сердце. Медленным движением отец достал трубку и вынул из жестяной коробки мешочек с табаком: гладкая, почерневшая от времени кожа так впитала запах его содержимого, что комната мгновенно наполнилась едким сладковатым запахом матросского кубрика. Так бывало каждый вечер, когда отец перочинным ножом отрезал от брикета прессованного табака маленькие кусочки и растирал их между ладоней в махорку, чтобы наполнить мешочек на завтра.С кочергой в руке Летти наблюдала, как он набивает трубку, насыпая табак из мешочка. Затем, завязав мешочек, он достал из узкой коробки, висящей около камина, лучинку, поджег ее от углей и зажег трубку, втягивая воздух, чтобы пламя разгорелось.Сосредоточенно пуская кольца дыма, он положил потухшую лучину назад в коробку и с наслаждением откинулся на спинку стула.Летти безмолвно наблюдала за этим ритуалом, внутренне вся кипя от гнева. Всем своим существом она чувствовала, с каким наслаждением он произнес последнюю фразу. Отец отлично знал, как важны для нее эти воскресенья. Он испытывал ее, она была в этом уверена. Она знала нескольких владельцев магазинов, которые позволяли себе дни отдыха и помимо воскресений. Конечно, ее долг был сопровождать его; ему уже нельзя было путешествовать в одиночку. И он играл на этом.Этим же вечером она написала Дэвиду письмо и бросила его в почтовый ящик, надеясь, что оно придет вовремя и Дэвиду не придется напрасно ехать.Он, конечно, поймет, какая тяжелая обязанность легла на ее плечи, но, когда в воскресенье утром поезд медленно тронулся из Бетнал Грин, она мрачно подумала о бесценных часах, потерянных для нее.Она сидела у покрытого копотью окна. От ее дыхания квадратное стекло окна становилось матовым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107