Он пустил меня к ним лишь на пару минут, но стоило мне увидеть их за решеткой, как слезы затуманили мой взор, и я ничего не могла разглядеть. От безудержных рыданий я даже не сумела по-настоящему поздороваться с ними.
— Это Кихару, — дружелюбно известил всех полковник. Незаметно он передал им мои сладости и чай вместе со своим виски и сигаретами.
Госпожа Того, похоже, была немкой. Однажды я была ей представлена на одном торжестве, и она должна была меня знать.
Процесс по делу маньчжурского императора сильно подействовал на меня. Он так исхудал, что был похож на щепку, и поэтому говорил как третьеразрядная гейша, вынужденная уступать покровителю, который ей противен. Разумеется, это мое восприятие, но прежде он представлялся мне мужественным и прямодушным.
О многом, что меня волновало, я переговорила с полковником.
— Вполне естественно, что на войне все проявляют преданность своей родине. Если из-за этого приговаривают к смертной казни через повешение, тогда нужно вешать и меня, ведь я приложила руку к поясам-оберегам от пуль, я в деревне выкапывала корни сосен для изготовления ружейного масла и посылала на фронт посылки. Почему бы и мне не сидеть в тюрьме? Ведь можно не приговаривать к смерти людей, которые хотели победы своей стране и ради этого трудились…
Я плакала, а полковник, на которого я так наседала, говорил:
— Я никого не собираюсь убивать. Я всего лишь начальник полиции. Не в моей власти изменить приговор. Простите меня.
При этом в его голубых глазах стояли слезы, и он извинялся, как будто один был во всем виноват. Я просто уверена, что никто из американцев не обращался с военнопленными так хорошо, как он, и думаю, что слишком мало японцев знают об этом. Поэтому все японцы должны узнать, что в послевоенное лихолетье, и даже в тюрьме для военных преступников в Сугамо, один американец так много заботился о пленных.
Возвращается мой муж
За три или четыре года после окончания войны многие вернулись домой, но по-прежнему оставались пропавшие без вести.
Огромная шумиха, что во время войны устраивалась вокруг каждого, кто сложил свою голову ради отчизны, теперь, несмотря на большое число павших и увечных, значительно поутихла.
Мужчины в замызганных белых кимоно, потерявшие руки и ноги на войне, просили милостыню в подземке и перед вратами почти всех больших храмов и усыпальниц.
Одновременно повсюду разыгрывались совершенно невероятные трагедии. Одна женщина, оказавшись с четырьмя детьми на руках, считая, что муж ее погиб, вышла замуж за его младшего брата, и тут объявился похороненный было ее муж. Или же, наоборот, жена изо всех своих слабых сил тянула на себе не один год нелегкий воз, кормя родителей и детей и храня верность своему мужу, а тот возвращался с индонезийкой и прижитыми с нею двумя детьми. И такое было не редкостью.
Поскольку после капитуляции на первом месте оказался вопрос о хлебе насущном, упали нравы и не стало порядка. Можно было положиться лишь на самых близких друзей.
Повсюду происходили самые небывалые вещи.
Мне благодаря тяжкому труду удалось, наконец, забрать из деревни свою бабушку, маму и малыша в пригород Токио, Урава, и поэтому не нужно было больше ездить на небезопасных поездах. Я бы охотно взяла их в Токио, но из-за нехватки продовольствия доступ туда был по-прежнему ограничен. Но от Урава можно было добраться до Токио на электричке, что очень упрощало дело.
Позже благодаря заступничеству друзей мне удалось забрать семью в Токио, и я купила небольшой домик в Синагава, куда мы все и перебрались. Впервые после долгих лет мы смогли перевести дух.
Вскоре после того, как я забрала семью из Урава, неожиданно приходит письмо от моего свекра в Осаке, где он изъявляет желание увидеть своего внука. Я сразу же сообразила: значит, вот-вот должен вернуться мой муж, и было очень неприятно, что мой дорогой свекор всю войну не желал нас знать. Теперь же он хотел так все устроить, как будто проявлял заботу о своей невестке и внуке.
Тем не менее, я отправилась с малышом в Осаку. У младшей сестры моего мужа была маленькая дочь тех же лет, что и мой ребенок. Я не держала зла за прошлое и с нетерпением ждала возвращения мужа. Как ни странно, его родители совсем о нем не говорили.
И вот однажды, когда я читала газету, натолкнулась там на имя режиссера Наканиси Токэо, который работал в театре-варьете «Такарадзука». Его мать и моя бабушка были очень дружны, и, когда мне было двенадцать лет, эта старая женщина преподнесла мне весьма ценный сямисэн.
Когда я прочитала это имя, мне захотелось немедленно позвонить ему и справиться о самочувствии старой женщины. Кроме того, я хотела рассказать, что сама уже стала матерью. Чтобы позвонить, я пошла к соседям.
Если верить моему свекру, семья Ота очень состоятельная, тогда почему они никак не обзаведутся телефоном? Я понимаю, что после войны установить телефон непросто, но до войны сделать это было вполне возможно… Итак, я позвонила. Пришлось немного подождать, пока не позвали Наканиси.
К телефону подошел сам Такэо вместе с женой. У них тоже был малыш, чуть старше моего сына. Я узнала, что мать Такэо, которую я так любила, умерла незадолго до войны. Они пригласили нас к себе в гости и обещали встретить на вокзале. На следующий же день мы с сыном поехали к ним и чудесно провели там вторую половину дня.
Во время моего телефонного разговора хозяйка дома стояла у двери и все слышала. Поскольку это был не очень доверительный разговор, я без всякой задней мысли говорила о том, в котором часу мы должны встретиться на железнодорожной станции линии Ханкю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126