Это возмутило мою подругу Котоё:
— Какое бесстыдство! Как может повернуться язык сказать такое!
Мы рассмеялись. А на следующее утро на вокзале он несколько раз смущенно обернулся в мою сторону.
В один из следующих вечеров я наверняка встречу его в Синкираку или Ямагути. А утром опять…
Я усмехнулась про себя и продолжила путь в школу.
Во время выходов мы должны появляться в чайных домиках исключительно в праздничной прическе симада и в официальном, украшенном гербами длиннополом кимоно. Кто появлялся в крепдешиновом или с простым рисунком кимоно, того распорядительница вечера или хозяйка заведения тотчас отправляла переодеваться.
Такие встречи назначались на вечер с 18 до 21 часа, и заказы на них делались загодя, за несколько недель. Около 21 часа появлялась хакоя, прислуга, чтобы переодеть гейш. Теперь уже разрешалось облачаться в более простые или крепдешиновые кимоно, и даже можно было более свободно завязать оби, иначе говоря, с 21 часа гейшам разрешалось вести себя более раскованно.
Но по-настоящему торжественные встречи происходили большей частью между 18 и 21 часом. В течение вечера давались различные представления: выступали рассказчик ракуго, комик, фокусник или артисты варьете, а под конец по желанию гостей гейши устраивали традиционные танцы.
В то время некоторые эстрадные певцы выпустили как раз ставшие очень популярными пластинки, и я могла почти каждый вечер наслаждаться звучанием их прекрасных голосов.
Особенно я грезила о прекрасной Итимару, в которой меня восхищало буквально все — от выбора ею кимоно до самой прически.
Рассказчику ракуго Мимасуя Кокацу было тогда уже за восемьдесят, и поэтому он ограничивался небольшими отрывками. Он ужасно сквернословил. В присутствии Кобаяси Итидзо, выступавшего в труппе театра-варьете «Такарадзука», он, не моргнув глазом, во всеуслышание заявил: «Этот Кобаяси, или как его там, какой-то фигляр. Он выстраивает своих девочек в ряд, заставляет их размахивать ногами и за это еще требует деньги. Возмутительно!»
На одном вечере, устроенном солидной сахарной фирмой «Тайвань», он съязвил: «Ну вот они, честные изготовители сахара. Неудивительно, что видишь одни влюбленные слащавые рожи!»
Гостям одного званого ужина, устроенного японским союзом лыжников, он пренебрежительно заметил: «Что за чушь! Взрослые люди, а двигаются по снегу на огромных шестах для одежды! У них определенно не все дома».
Нам все это было мучительно видеть, но его всегда чудесно принимали. Он был занят каждый вечер. Этот ворчливый старик сторонился пожилых гейш, которым было около шестидесяти и которых он давно знал. Ему больше по душе было наше общество молоденьких гейш. «Бабули мне не по нутру», — язвил он при этом.
Хотелось бы мне также упомянуть нашу хакобэя, своего рода уборную, которая одновременно служила комнатой отдыха. Она была размером около пятидесяти татами и предназначалась для гейш и артистов.
Там находилось десяток или более больших хиба-ти (жаровен), доходящих в диаметре до полутора метров. Ярко пылали угли из древесины вишни, сакуры. Сами печи большей частью изготавливались из павловнии войлочной, были искусно выполнены и гладко отполированы либо украшены лаковым орнаментом.
Естественно, что вокруг каждой хибати собирались большей частью обычно люди одного возраста. Лишь в одном округе Симбаси было тогда около ста дюжин гейш — от двенадцати— или тринадцатилетних учениц до пожилых дам, которым было под шестьдесят.
Иногда гости опаздывали, и нам приходилось ждать около хибаси. Затем к нам присоединялись артисты-мужчины.
Некоторых из них я до сих пор хорошо помню, например, рассказчика ракуго Санъютэй Кимбо или Янагия Микимацу. Выступления Кимба все еще звучат у меня в ушах, но в хакобэя его занимала лишь одна тема — рыбалка. Микимацу, напротив, считался охотником за юбками, причем он не обращал внимания на возраст своей избранницы. И в хакобэя он не оставлял своей охоты.
Затем был еще жонглер Маруити Косэн. Он заставлял вертеться юлу на ширме или у себя на подбородке. Он мог даже заставить ее вращаться на лезвии самого настоящего меча.
Не могу забыть китайского актера варьете Рисая. На сцене тот изъяснялся на ломаном японском, но в хакобэя болтал по-японски как истинный токиец. Его жена была японкой, а их сын, младший Рисай, кувыркался с полной кружкой воды в руке, после чего из таинственно опустевшей кружки неожиданно выскакивал живой кролик. Это поражало нас, гейш, не меньше, чем самих гостей.
Однако моими любимцами были бродячие певцы Осима Хаккаку, Такараи Бакин и Тэйдзан Итирю-саи. Жена и дочь дядюшки Хаккаку работали гейшами в Симбаси, и я частенько завидовала их сплоченной артистической семье, когда они втроем приезжали на машине марки «Дацун», управляемой их импресарио Мураками.
Затем были еще артисты кабаре Энтацу и Атяко из Кансая. Тогда их несколько грубоватое искусство именовали Микава-кабаре. Артисты носили шляпы, как у бога богатства Дайкоку, и под ритм традиционного барабана в виде солнечных часов пели забористые частушки. Сама труппа прибывала на Новый год из Микавы, ходила по домам и желала людям счастливого Нового года.
Но Энтацу и Атяко совершенно изменили прежний облик этого так называемого действа ряженых мандгзсш, вследствие чего даже изменилось написание самого слова. (Раньше цандзай писалось как бандзай, т.е. «тысяча лет», теперь же оно пишется как «скоморошное представление»). Они в своем триумфальном шествии покорили все районы Токио, от Асакуса до Мариноути, и даже снялись в кино.
Отличаясь от прежнего, более чопорного кабаре своим выступлением, эта пара заставляла так смеяться людей, что у тех выступали слезы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126