Тогда в Японии были молодые матери (у меня был только один ребенок, другие же имели троих или четверых детей), которые в это тяжелое послевоенное время хлебнули столько горя, что далее слез и тех не осталось.
Разбитая, вернулась я к супругам Иида, поведав им о «репутации министерства».
— Что ж такое получается, министерство иностранных дел ничего не желает делать, а вот о своей репутации печется, — злился господин Иида.
Если муж скоро не вернется, то встанет вопрос о жизни и смерти всех нас четверых. Поэтому я должна, находясь у Иида, обдумать, что же делать дальше. Первым делом я вспомнила о Гвен.
Супруги Иида любезно предложили мне остановиться у них. Я была им глубоко признательна, ведь я была для них совершенно чужим человеком.
На следующее утро я отправилась в службу печати на улице Маруноути, место встречи иностранных корреспондентов.
Сама улица была известна как «газетная аллея», и там собирались журналисты со всех стран. В приемной работала японка. Позже я узнала, что у нее было как нельзя подходящее ей прозвище «Крошка», ибо она была необычайно изящна. Несмотря на то, что в своих шароварах и с ребенком на спине я имела довольно жалкий вид, она приветливо ответила: «Гвен недавно ушла, но должна к двум часам вернуться. Вы можете подождать».
С облегчением я опустила малыша на землю, а эта милая молодая женщина принесла нам бутылку темного лимонада.
— Это американский освежающий напиток и называется кока-кола, — объяснила мне она. Моему сыну напиток страшно понравился, и он каждый день требовал кока-колу, но когда мы оказались опять в деревне, я уже не могла исполнить его желание.
Для моего сына все, что происходило в приемной, было крайне интересно. Он ведь ничего не видел, кроме нашего хлева с коровами. Кресло, диван, столы и роскошные букеты цветов, составленные на американский манер, приводили его в восторг.
Милая крошка Тайни спросила меня, знала ли я Гвен еще до войны.
— Тогда вам предстоит пережить печальное зрелище, — сказала она.
Еще перед войной Гвен, как политический обозреватель, на равных работала со своими коллегами-мужчинами в детройтской газете. Но вот пять лет назад она попала в автомобильную катастрофу и повредила себе лицо — важное достояние женщины, и, хотя ей была сделана пластическая операция, былую красоту не вернули. Но остались, к счастью, нетронутыми ее голубые глаза, и они такие же изумительные, как и прежде, поведала мне крошка Тайни.
Похоже, работы у крошки Тайни было не так уж много. Видно, она любила детей, так как с радостью возилась с моим сыном. Малыш, которому приходилось играть лишь с грубыми парнями из молодежного союза, был совершенно очарован красивыми накрашенными руками этой прелестной девушки и вкусом кока-колы, что дали ему попробовать.
Вскоре после двух открылась дверь, и вошла Гвен. Я сразу же узнала ее. Я подбежала к ней, обняла и заплакала.
— Кихару, Кихару, you are olivet — Она тотчас обняла меня и стала, успокаивая, гладить по спине.
Когда мы сквозь слезы смотрели друг на друга, я была несказанно благодарна тому, что мы еще живы. Левое веко Гвен от самой брови было перекошено, и на левой щеке еще виднелся шрам.
Лишь позже я узнала, что до случившейся с ней аварии она была заведующей политическим отделом своей газеты, что для женщины в то время было совершенно необычно. По отношению к мужчинам ей приходилось вести себя весьма вызывающе. Тем не менее она была знающим специалистом, и ей удавалось завоевывать авторитет и отстаивать свои собственные взгляды. После аварии она стала значительно более обходительной.
Я познакомилась с ней на одном званом ужине, мы вместе ходили за покупками и посещали театр. Она была такой расторопной и дельной во всем, что служила в то время мне образцом.
Когда мой сынишка неуклюже приблизился к ней, она высоко подняла его и поцеловала:
— Какой чудный малыш.
Чтобы кто-то с голубыми глазами брал его на руки и целовал, такого с ним еще никогда не было, однако, привыкший к мужской компании молодежного союза, он не кривлялся. Он засмеялся, и когда та спросила его: «Howyou are?»1 — он, подражая, повторил услышанное.
С этого дня я должна была работать в качестве переводчицы и секретарши Гвен. Однако вначале мне нужно было вернуться в деревню, чтобы оставить ребенка у моей матери.
В тот вечер меня в отделе печати пригласили на изысканный, чисто американский ужин. Мой сын, который впервые пробовал американскую еду, был в неописуемом восторге. Гвен толсто намазала белый хлеб маслом и посыпала сахаром.
— Когда я была маленькой, мне особенно это нравилось, — сказала она и передала ему лакомство. Весь ужин он просидел у нее на коленях.
— Такого чудного малыша я еще никогда не встречала, — говорила она и целовала его в лоб и щечки. Мой сынишка чувствовал себя отлично, сидя у нее на коленях, и все время смеялся. Поскольку Гвен привыкла видеть лица американских детей с очерченными чертами и более крупными носами, черноволосый японский малыш с курносым носом и мягкими чертами лица казался ей особенно милым.
Мне больше не нужно было ломать голову над нашим пропитанием. В тот вечер Гвен отвезла меня на джипе в Хигаси-Нагано к супругам Иида. Они радовались вместе со мной привалившему мне счастью.
Как будет благодарен Гвен мой муж, когда вернется! Ведь она практически спасла жизнь всем нам четверым.
На следующий день я горячо поблагодарила супругов Иида и отправилась в тамбуре поезда обратно в деревню. Я рассказала бабушке и маме о предложенной мне работе и вскоре уже была в Токио.
Американцы в «квартале цветов и ив»
Гвен пустила меня ночевать к себе в квартиру на улице Мамиана в районе Адзабу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126