А для нас это было неожиданно Ц опять же из-за чтецов, которых вы та
к не любите, я тоже не очень. Но я очень ценю некоторых, допустим, Журавлёва
или Закушняка, это было что-то замечательное. Они читали Есенина, и мы с ва
ми услышали Есенина таким нежным, красивым, певучим. Но это ещё и была прос
то установка государственная, потому что Есенин для нас был только пейза
ж.
А.Г. Никакого хулиганства, никакой ярости.
Л.Ш. Да, да. Никакого хулиганства, ничего кабацкого, ничего этог
о не было. Поэтому когда вдруг мы услышали эти вещи, это было, конечно, неож
иданно. Это было просто гораздо интереснее. И потом Ц это была правда, вот
ведь что. И правда очень трагичная, очень страшная. Есть запись «Сорокоус
та», где он кричит о гибнущей деревне, и запись «Исповеди хулигана», где он
тоже прямо всего себя… Это очень сильные вещи. И вот какая интересная вещ
ь. Ведь эти интонации актёр довольно легко может услышать и повторить. Ин
огда это делается.
А.Г. Достаточно вспомнить Высоцкого, «Монолог Хлопуши».
Л.Ш. Высоцкий повторил замечательно. Кстати, Высоцкий слышал э
ти записи.
А.Г. Это вне всякого сомнения.
Л.Ш. Я просто имел удовольствие давать актёрам театра на Таган
ке слушать эти записи. Все слушали, но он это воспроизвёл гениально, совер
шенно адекватно. А есть фильм, где актёр загримирован идеально, просто ст
рашно, абсолютно. И он читает тоже по фонограмме, но ничего похожего. Как э
то ускользнуло, куда это провалилось?
А.Г. Провалилось туда же, откуда это берётся.
Л.Ш. Да, да. Если неоткуда взять, то его и не будет. Так что послуша
ем Есенина.
А.Г. Давайте, а что мы услышим?
Л.Ш. Мы услышим «Исповедь хулигана». Это большая вещь, но давай
те хотя бы первую часть послушаем.
(Фрагмент из «Исповеди хулигана»).
А.Г. Как были эти записи сохранены?
Л.Ш. Тогда я просто про историю этих записей расскажу. Это исто
рия интересная, длинная, поучительная, трагичная. Эти записи делались в П
етрограде с 20 года, в Институте живого слова. Представляете, ещё шла гражд
анская война, когда организовали такой институт Ц Институт живого слов
а. И там замечательные люди работали. Это было очень актуально, потому что
речь вышла на улицы. Это бесконечные митинги, бесконечные политические в
ечера, это новые театры. И вот это всё изучалось. И чтобы было какое-то объе
ктивное свидетельство, то там стали записывать на фонограф. Потом мерить
, изучать, сравнивать. И эту работу вёл профессор Сергей Игнатьевич Бернш
тейн. Там работал Эйхенбаум, там работал Гумилёв как профессор по поэтик
е. И как-то мне Сергей Игнатьевич Бернштейн рассказывал: выполняя трудов
ую повинность (они чистили снег), Бернштейн попросил Гумилёва зайти в лаб
ораторию для читки, чтобы представить свой голос науке. И профессор Гуми
лёв зашёл, и поэтому тоже сохранилась запись Гумилёва. Это всё очень успе
шно развивалось в 20-е годы. Но в 30-е годы всё было прекращено, потому что при
шли чистить институт представители завода «Красный треугольник», это, к
ажется, резиновые калоши. И нашли, что профессор Бернштейн делает всё неп
равильно, потому что он говорит, что существуют общие законы для читки бу
ржуазных и пролетарских поэтов.
Примерно на таком уровне профессура была сильно почищена, и он был отстр
анён от этой работы, и валики были беспризорны какое-то время. Он всячески
пытался спасти эту коллекцию, писал в правительство, писал Луначарскому
, и в конце концов был организован архив звукозаписи по его докладной зап
иске. Но эта коллекция, как не имеющая цены, в архив не попала. Она оставала
сь в институте, и один из фольклористов взял футляр Бернштейна и положил
туда свои фольклорные записи. Это страшный эпизод, понимаете. Бернштейн
пришёл (он получал как бы свидания со своей коллекцией) и увидел, что валик
и в других коробочках, и что на некоторых уже трещины. Он их перевязал верё
вочкой и продолжал как-то работать, пытался эту коллекцию сохранить.
В конце концов, уже в конце 30-х годов её перевезли в Москву и выделили оттуд
а записи Маяковского, потому что Маяковский был объявлен лучшим и талант
ливейшим. И было постановление о восстановлении записей Маяковского. То
гда их переписали, и переписали очень неплохо, а остальная коллекция как-
то так оставалась, и долгие годы была невостребована.
Когда думаешь о том, как читал Есенин, то, во-первых, видишь, что он читал вс
ем своим существом, абсолютно отдавая себя этому чтению. Он не читал, он кр
ичал о том, чем он живёт, чем он болен, от чего он страдает. Причём такая мане
ра была у него не всегда. Я эти записи давал слушать людям, которые могли к
ак-то корректировать реставрацию, потому что сделать отчётливей можно,
но очень легко уйти от подлинного тембра. Поэтому я давал Чагину, наприме
р, очень он мне много советов хороших дал. И вдруг мне говорят: а вы Миклаше
вской давали слушать? Я сразу: как Миклашевской, неужели она жива? Миклаше
вская, та, которой он стихи посвятил Ц «Любовь хулигана», «Москва кабацк
ая».
Да, жива, живёт там же, где и раньше, на Качалова, прямо наискосок от Дома рад
ио, где я тысячу раз бывал. И я к ней пошёл и много фотографировал, записал е
ё. Какие-то фотографии я принёс, посмотрите. И она мне рассказала, что он та
к вот читал с эстрады. Иногда он так же, с таким напором и, можно сказать, ист
ерично, в хорошем смысле, читал и дома. Ей запомнился «Чёрный человек». Это
, говорит, страшно было. Он читал так, что казалось, что, действительно, Чёрн
ый человек Ц вот он, рядом с ним, вот он, страшно это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115