Но не напрасно он жаловался, что ему не дано
сделать последнее движение веры. Даже в минуты величайшего внутреннего
напряжения, когда вся душа его исступленно рвется к Абсурду, он оглядывается
на "знание", требует Абсурд к контролю, спрашивает (конечно, у разума - у
кого другого можно спросить?): cui est credendum. И потому он, так
беззаветно отдававший свою душу Св. Писанию, не стесняется сказать, что роль
змея в библейском повествовании ему непонятна. Т.е. почти (а может быть, и
не почти) повторить Гегеля: не змей обманывал человека, а Бог!
И все же, несмотря на то, что Киргегард держал про запас право и
возможность контролировать своим разумом то, что ему открывала Библия, все
же он всем существом своим чувствовал глубокую правду ее и даже, пожалуй,
этим своим истолкованием косвенно подтверждал ее, как подтверждал ее и
своими признаниями о том, что не может сделать движение веры и что, если бы
у него была вера, он не ушел бы от Регины. Сейчас же за приведенными выше
словами он продолжает: "В том состоянии (т.е. в состоянии невинности) мир и
спокойствие, но вместе с тем есть и что-то иное: не смятение, не борьба -
ведь бороться-то не из-за чего. Но что же такое? Ничто. Какое действие имеет
Ничто? Оно пробуждает страх. В том и заключается великая тайна невинности,
что она есть в то же время и страх".
Первородный грех, падение первого человека как результат страха пред
Ничто есть основная идея названной выше книги Киргегарда. Надо думать, это -
самая дорогая, самая нужная, самая заветная и наиболее глубоко пережитая им
в его исключительном духовном опыте идея. И все же в приведенных сейчас
словах он дал ей неадекватное выражение. Он говорит: "Великая тайна
невинности в том, что она есть в то же время и страх". Если бы он услышал
такое от кого-нибудь, он наверно бы всполошился и припомнил все, что он
говорил об умозрительной философии и объективной истине, добываемой
умозрительной философией. "Невинность есть в то же время и страх". Кто дает
нам право так выявлять великую тайну невинности? В Библии этого нет, как там
нет даже отдаленного намека о том, что в невинности человек определяется не
духовно, а душевно. Все это, повторяю, Киргегард мог узнать либо от
гностиков, воспринявших от греческих философов вместе с их гносеологическими
идеями также и их аксиологию и, соответственно этому, противопоставлявших
духовное состояние человека - душевному, как нечто высшее, либо от
современных ему мыслителей, подчинившихся гностическим влияниям. Да к тому
же о состоянии невинности и вообще вряд ли нам полагается что-нибудь
"знать". Киргегард подходит к грехопадению со своим собственным опытом, но в
его опыте грешного человека не могло быть никаких данных, чтобы судить о
человеке невинном, т.е. не согрешившем. И менее всего он был вправе
высказывать суждения, что "невинность есть в тоже время и страх". Самое
большее, что он вправе был сказать, это: "Была невинность, потом вдруг,
неизвестно почему и откуда пришел страх". Но Киргегард боится всякого
"верую". Не есть ли этот страх пред "вдруг" уже знакомый страх пред Ничто,
который погубил нашего праотца, но сам не погиб и через тысячи поколений
продолжает передаваться нам, отдаленным потомкам Адама?
Киргегард настаивает, что страх первого человека нужно отличать от
боязни, опасений и других подобных душевных состояний, всегда вызываемых
какими-нибудь определенными причинами: этот страх есть, как он выражается,
"действительность свободы, как возможность до возможности"xcix. Иначе
говоря, страх Адама не был ничем мотивирован - и все же оказался
непреодолимым. Может быть, было бы лучше, если бы вместо того, чтобы
определять страх как "действительность свободы" (мы сейчас увидим, что, по
Киргегарду, самым страшным "результатом" падения была утрата человеком
свободы) и как "возможность до возможности", Киргегард выразился бы
конкретней, т.е. сказал бы, что свобода невинного человека не знала никаких
ограничений. Это бы соответствовало и тому, что он - в полном согласии с
Библией - нам говорил раньше: для Бога все возможно, и тому, что он нам
дальше расскажет о страхе. В состоянии невинности так же неправильно
усматривать страх, как неправильно усматривать сон духа. И сон духа, и страх
- по Библии - пришли после падения. Оттого, по-видимому, в библейское
повествование введен змей, как некое внешнее, но активное начало. Змей
внушил первому человеку страх, хотя и ложный, - страх пред Ничто - но
подавляющий и непреодолимый. И этот страх усыпил человеческий дух,
парализовал человеческую волю. Киргегард отводит змея, заявляя, что не может
соединить с ним никакого определенного представления. Что роль змея
"непонятна" нашему разуму - я этого оспаривать не стану. Но ведь и сам
Киргегард постоянно твердит нам, что настойчивое желание во что бы то ни
стало "постигнуть", "понять" смысл грехопадения только свидетельствует о
нежелании нашем почувствовать всю глубину и значительность заключающейся тут
проблемы. Тут "понимание" не только не помогает, оно тут является помехой:
мы вошли в область, где царствует "Абсурд" с его непрерывно вспыхивающими и
угасающими "вдруг": ведь всякое "вдруг", всякая внезапность находятся в
непримиримой вражде с "пониманием" и, так же как и библейское fiat, для,
обычного человеческого мышления есть deus ex machina, в котором
умозрительная философия совершенно правильно усматривает начало своей
гибели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109