И точно ли она убедительней?
Киргегарду не так легко было разделаться со всемирно знаменитым
философом. Он сам свидетельствует об этом: "Он не смеет кому-либо довериться
и рассказать о своем позоре и о своем несчастии, что он не понимает великого
человека"3. И еще: "Диалектическое бесстрашие не так легко добывается, и
только через кризис решаешься пойти против удивительного учителя, который
все лучше знает и только твою проблему обошел! Обыкновенные люди, -
продолжает Киргегард, - пожалуй, и не догадаются, о чем тут идет речь. Для
них гегелевская философия - только теоретическое построение, очень
интересное и занимательное. Но есть "юноши", которые cвои уши отдали Гегелю,
которые в трудную минуту, когда человек идет к философии за тем, чтобы
добыть у нее "единое на потребу", - готовы скорей отчаяться в самих себе,
чем допустить, что их учитель не искал истины, а преследовал совсем иные
задачи. Такие люди, если им суждено обрести себя, заплатят Гегелю смехом и
презрением: и в этом будет великая справедливость"liii.
Быть может, они еще суровее поступят. Уйти от Гегеля к Иову! если бы
Гегель мог бы хоть на мгновение допустить, что такое возможно, что истина не
у него, а у невежественного Иова, что метод разыскания истины есть не
выслеживание открытого им "самодвижения понятия", а дикие и бессмысленные, с
его точки зрения, вопли отчаяния, он должен был бы признаться, что все дело
его жизни сведено на нет, что он сам сведен на нет. И, пожалуй, не один
Гегель и не в Гегеле одном тут дело. Пойти к Иову за истиной значит
усомниться в основах и принципах философского мышления. Можно отдавать
предпочтение Лейбницу, или Спинозе, или древним и противопоставлять их
Гегелю. Но променять Гегеля на Иова - это все равно, что заставить время
обратиться вспять, вернуться к тому, что было много тысяч лет назад, когда
люди не подозревали даже того, что принесли нам наше познание и наши науки.
Но Киргегард не удовольствуется и Иовом. Он рвется еще дальше в глубь времен
- к Аврааму. И ему противопоставляет даже не Гегеля, а того, кого
Дельфийский оракул, а за оракулом все человечество, признал мудрейшим из
людей: Сократа.
Над Сократом, правда, Киргегард смеяться не дерзает. Сократа он чтит,
пред Сократом он даже благоговеет. Но со своей нуждой и со своими
трудностями он идет не к Сократу, а к Аврааму. Сократ был величайшим из
людей, но из тех людей, которые жили на земле до того, как им открылась
Библия4. Пред Сократом можно преклоняться, но не у него смятенная душа
найдет ответы на свои вопросы. Платон, подводя итоги тому, что он получил в
наследие от своего учителя, писал: величайшее несчастье, какое может
приключиться с человеком, - это если он станет (((?((((('ом, т.е.
ненавистником разумаliv. И вот нужно сказать сразу: Киргегард ушел от Гегеля
к Иову и от Сократа к Аврааму только потому, что они требовали от него любви
к разуму, а он ненавидел разум больше всего на свете.
Платон и Сократ грозили ненавистникам разума всякими бедами. Но дана ли
им была власть оберечь от бед того, кто разум возлюбит? И еще более
тревожный вопрос: нужно ли любить разум, потому что, если его не будешь
любить, то придется за это поплатиться, или нужно его любить бескорыстно, не
загадывая вперед, что он принесет с собой, радости или горе, - исключительно
потому, что он - разум? По-видимому, Платон был далек от бескорыстия, иначе
он бы не грозил бедами. Просто возвестил бы, как заповедь: возлюби разум
всем сердцем своим и душой - все равно, будешь ли ты от этого несчастным или
счастливым. Разум требует любви к себе, не предъявляя в защиту никаких
оправданий, ибо он сам есть источник, и притом единственный, всяких
оправданий. Но "так далеко" Платон не шел, так далеко, по-видимому, и Сократ
не шел. В том же "Федоне", в котором возвещено, что величайшее несчастье
стать ненавистником разума, передается, что Сократ, когда разобрал, что
анаксагоровский ((?(5, который так соблазнял его в молодые годы, не
обеспечивает ему "лучшего", отвернулся от своего учителя. "Лучшее" должно
быть впереди всего, "лучшее" должно хозяйничать в миреlv. Но, в таком
случае, прежде чем возлюбить разум, нужно справиться, точно ли он
обеспечивает человеку лучшее, и, стало быть, вперед нельзя знать, следует ли
любить или ненавидеть разум. Даст он лучшее - будем его любить, не даст - не
будем любить. И в случае если он принесет что-либо другое или очень дурное -
возненавидим и отвернемся от него. И возлюбим его вечного врага - Парадокс,
Абсурд. Ни у Платона, ни у Сократа вопрос, однако, так остро не ставился.
Несмотря на то, что ((а( Анаксагора не удовлетворял Сократа и Платона, они
не перестали прославлять разум, они только перестали восторгаться
Анаксагором. От разума их не могла оторвать никакая сила.
А между тем разум иной раз приносил им истины, которые очень мало были
похожи на "лучшее", и даже наоборот, таили в себе много плохого, очень
плохого. Взять хотя бы признание Платона (Tim. 48a), что "мир наш происходит
из смешения разума с необходимостью"; или то же утверждение в другой форме:
"нужно отличать два рода причинности - причинность необходимую и
божественную" (Ib. 68e). Если еще припомнить, что разум со свойственной ему
уверенностью в своей непогрешимости постоянно внушал Платону, что с
необходимостью и боги не борются (Prot. 345d), то расчеты на блага,
находящиеся в распоряжении разума, окажутся не находящими себе оправдания в
действительности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109