Оттого он и сказал, что невинный Адам
не знал еще различия между добром и злом. Но в таком случае снова приходится
спросить: при чем тут тогда Иов с его воплями, Авраам с его страшной жертвой
и ап. Павел с его утверждением, что все, что не от веры, есть грех? И что
сталось с Парадоксом, что сталось с Абсурдом? Ведь Абсурд потому и есть
Абсурд, что не хочет высвободиться от всякого рода "законов", что он с
"законами" не мирится, а им противоборствует. Сам Киргегард говорит нам:
"Вера там начинается, где кончается мышление"59. Или еще так: "Вера есть
парадокс, в силу которого отдельный человек стоит выше общего... или что
отдельный человек как отдельный человек находится в абсолютном отношении к
абсолютному"60. И это все не случайно брошенные им мысли - вера для
Киргегарда есть conditio sine qua non экзистенциальной философии. Но если
это так, то можно ли искать "законов", когда мы вступаем в область, где вера
борется с грехом? И есть ли грех нарушение закона? Т.е. есть ли грех - вина?
Надо опять сказать, что Киргегард проявляет постоянную готовность подменять
понятие греха понятием вины. А между тем, если мы хотим дать себе отчет, чем
языческое представление о грехе отличается от библейского, то нужно прежде
всего сказать себе, что в то время, как для язычества понятие вины
совершенно исчерпывало и покрывало собою понятие греха, для Св. Писания эти
понятия даже не противоположные, а просто ни в чем меж собою не
соприкасающиеся. Есть замечательная русская поговорка: кто Богу не грешен и
царю не виноват. В противоположность тому, что писал Киргегард, именно, как
мы видели, в язычестве грех всегда предполагал злую волю, и потому (?((((((,
т.е. очищение, есть то, что, по Платону, составляет сущность философии. "С
родом богов не дано соединиться тому, кто не философствовал и не ушел с
земли очищенным", - говорит Сократ в "Федоне" (Phaed. 82c), давая в этих
словах выражение своей заветнейшей мысли. С другой стороны, в "Государстве"
(613, a) мы читаем: "Бог никогда не оставляет человека, который старается
быть справедливым, упражняется в добродетели и т.д.". Соответственно этому
пятьдесят третья глава пророка Исайи об отроке, принявшем на себя все грехи
наши, глава, в которой христианство видит пророчество о явлении и миссии
Христа, для язычества не могла не быть величайшим соблазном, решительным
вызовом и разуму, и совести язычества. Переложить свои грехи на другого и
невозможно, и в последней степени предосудительно. Столь же вызывающими и
соблазнительными были для язычества и другие слова Исайи, которые ап. Павел
приводит в своем Послании (Рим. Х, 20) как образец дивного дерзновения:
(((...(( (? ?((((((? ((? (?(((cxii ("Я открылся не искавшим меня, я ответил
не вопрошавшим обо мне") (Ис. 65, 1). Человеческий разум ясно и отчетливо
видит и признает как самоочевидную истину, что нет никакой возможности
перенести с себя грех на другого, и всегда следующая за разумом совесть
определенно и категорически заявляет, что переваливать свой грех (свою вину)
на другого безнравственно. И вот тут более, чем когда бы то ни было, уместно
вспомнить киргегардовский Абсурд или, лучше, подлинные слова Тертуллиана,
которые в сокращенной формулировке credo quia absurdum дошли до Киргегарда.
У Тертуллиана в De carne Christicxiii мы читаем: "crucifixus est Dei filius,
non pudet quia pudendum est, et mortuus est dei filius, prorsus credibile
quia ineptum est, et sepultus ressurexit, certum est quia impossibile"cxiv.
Тертуллиан услышал от пророков и апостолов, что все pudenda нашей морали
и все impossibilia нашего разума были внушением враждебной силы, сковавшей
волю человека, и в этой загадочной силе он почувствовал, как впоследствии
Лютер, bellua qua non occisa homo non potest viverecxv. Для Бога нет
невозможного, у Бога нет постыдного. Стыд, который Алкивиаду, по его словам,
принес Сократcxvi, самому Сократу был передан согрешившим Адамом. Невинность
не знала стыда, по Писанию, и стыд невинности был не нужен.
Все это парадокс, все это Абсурд, но ведь пророчество 53-й главы Исайи
может войти в наше сознание только под прикрытием Абсурда и Парадокса.
"Понять", что безгрешный принял на себя грехи, нельзя. Еще менее понятно,
что таким образом можно было грех истребить, вырвать с корнем из бытия: ведь
это все равно, что сделать однажды бывшее небывшим. Естественно, что самые
глубокие и верующие люди всеми силами стремились переманить разум и мораль
на сторону истины откровения. У Бонавентуры мы читаем: "Non est pejoris
conditionis veritas fidei nostrae quam aliae veritates; sed in aliis
veritatibus ita est, ut omnis (veritas) qua potest per rationem impugnari,
potest et debet per rationem defendi; ergo, pari ratione, et veritas fidei
nostrae" ("Истина нашей веры не в худшем положении, чем другие истины; все
прочие истины можно доказывать теми же способами, какими на них нападают,
т.е. доводами разума; стало быть, также обстоит и с истиной нашей
веры")cxvii. Бонавентура непоколебимо убежден, как и все прочие философы
средневековья, что если истину веры нельзя защитить такими же разумными
доказательствами, какими ее можно оспаривать, то это значит, что она
находится в худшем положении, чем другие истины. Откуда взялось у него это
убеждение и чем оно держится? Об этом нам еще придется говорить. Пока скажу
только, что власть и возможность прощать грехи никак нельзя защитить теми
аргументами, которыми ее оспорить можно. Бонавентуре и самому нетрудно было
бы в этом убедиться из Матф. IX, 5 - 7 и соответствующих мест остальных
синоптических евангелий. Когда Иисус проникнул в помышления книжников,
упрекавших его про себя в том, что Он сказал расслабленному:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109