Отсюда и сарказмы Киргегарда по адресу умозрительной философии. "Мне
кажется странным, - пишет он, - что всегда говорят: спекуляция, как будто
это был человек или как будто спекуляция была человеком. Спекуляция все
делает: она сомневается во всем и т.п. Спекулянт же, наоборот, стал слишком
объективным, чтобы говорить о самом себе: потому он не говорит, что это - он
сомневается, а что это делает спекуляция и что он говорит от имени
спекуляции"44. Как раз в том, что умозрительная философия ставит себе в
особую заслугу - ее объективность и ее бесстрастность, в этом Киргегард
усматривает ее наибольший недостаток, ее основной порок. "Люди стали, -
говорит он в другом месте, - слишком объективными, чтобы обрести вечное
блаженство: ибо вечное блаженство состоит именно в страстной, бесконечной
личной заинтересованности. И от этого отказываются, чтобы стать
объективными: объективность выкрадывает из души и ее страсть, и ее
"бесконечную личную заинтересованность""45. Безмерная власть "объективности"
представляется Киргегарду неестественно странной, таинственной и загадочной.
И тут есть над чем задуматься, хотя никто из многочисленных певцов
объективности никогда не задумывался над этим и не ставил вопроса, откуда и
когда эта власть к ней пришла и почему "бесконечно страстная
заинтересованность" живого человека и живых богов отступила пред
безразличной ко всему и решительно ничем не заинтересованной объективностью.
Иной раз даже приходит на мысль, что философы, прославляя объективность и
предоставляя ей на растерзание все мироздание, как бы не давая себе в том
отчета, пользовались киргегардовским методом непрямого высказывания; словно
спрашивая себя: доколе еще бить людей? Но люди терпеливы, люди - все
вынесут, вынесут и объективность. А затем объективность прельщала и всегда
будет прельщать мыслителя тем, что она открывает ему возможность уверенно
возвращать свои истины - как истины всеобщие и необходимые. В "Критике
чистого разума" Кант откровенно свидетельствует (я чуть не сказал:
проговаривается): "Опыт говорит нам, что есть, но не говорит, что это по
необходимости должно быть таким или иным. Поэтому он не дает нам истинной
всеобщности, и разум, жадно стремящийся именно к этого рода знанию, опыт
скорей раздражает, чем удовлетворяет"xci. Но если речь идет о "жадном
стремлении", о страсти - то не происходит ли здесь подмена? Выражаясь
словами Киргегарда: не заговорил ли тут вновь спекулянт, прикрывающийся
бесстрастием спекуляции? И не вправе ли мы тогда заподозрить, что так
называемая объективность умозрительного мышления есть только вывеска,
внешность, может быть, даже сознательный обман, и, тоже по примеру
Киргегарда, противопоставить жадному стремлению разума ко всеобщим и
необходимым суждениям субъективную заинтересованность человека в вечном
блаженстве? Для спекулятивной философии этот вопрос не существует: она его
не видит, не хочет видеть. Она не скажет прямо - но про себя она знает
твердо: человек может насмехаться, плакать, бранить, проклинать, но
Необходимости этим не проймешь, она по-прежнему будет раздроблять, душить,
сжигать, испепелять все "конечное" (прежде всего человека), что ей попадется
на пути. В этом, как мы еще не раз будем иметь случай убедиться, ultima
ratio умозрительной философии. Она только и держится Необходимостью и
связанным с Необходимостью Долженствованием. Разум наш, точно завороженный
какими-то чарами, безотчетно и неудержимо стремится туда, где уготована
человеку гибель. Что это? Не кроется ли тут та concupiscentia invincibilis,
которая привела к падению нашего праотца?
Этот вопрос и является основной темой киргегардовского "Begriff der
Angst", и он вскрывает наиболее основную и непримиримую противоположность,
уже отчасти и раньше наметившуюся, между библейским откровением и эллинской
истиной. Хотя Киргегард, как мы помним, уверял нас, что Сократу в
определении греха не хватало принесенного Библией понятия упрямства,
закоренелости, злой воли, - на самом деле, как мы сейчас убедимся, он не
только чувствовал и думал, но и говорил совсем иное. "Противоположное
понятие греху, - пишет он, - есть не добродетель, а вера. Поэтому в Рим.
XIV, 34 сказано: все, что приходит не от веры, есть грех. И это принадлежит
к решительнейшим определениям христианства, что противоположностью греху
является не добродетель, а вера"46. Это он повторяет много раз во всех своих
сочинениях, так же как он бесконечное множество раз повторяет, что, чтобы
обрести веру, нужно отказаться от разума. В последних своих писаниях он даже
это так формулирует: "Вера против разума - она живет по ту сторону
смерти"47. Но что такое вера, о которой говорится в Св. Писании? Ответ
Киргегарда: "Вера значит именно это: потерять разум, чтоб обрести Бога"48.
Если раньше, в связи с Авраамом и его жертвой, Киргегард писал: "Какой
невероятный парадокс - вера! Парадокс может превратить убийство в святое,
угодное Богу, дело. Парадокс возвращает Аврааму его Исаака. Парадокс,
которым мышление не может овладеть, ибо вера именно там начинается, где
мышление кончается". Почему нужно отказаться от разума? Почему вера там
начинается, где кончается разумное мышление? Киргегард не обходит этого
вопроса и не скрывает от себя ни трудностей, ни опасностей, связанных с
такой постановкой вопроса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109