Услышав, что в замке поворачивается ключ, я понял: скоро я это узнаю.
В дверь вошел латыш, держа в одной руке свой огромный кольт, в другой – маленький поднос.
– Отойди от двери, – грубо приказал он.
– Что это? – спросил я, на заду отползая к стене. – Еда? Вы бы лучше сообщили администрации отеля, что мне больше всего хочется курить.
– Скажи спасибо и за это, – прорычал он, осторожно опустился на корточки и поставил поднос на пыльный пол. На подносе стоял кофейник и лежал большой кусок слоеного пирога. – Кофе только что сварен. Пирог домашнего приготовления.
На мгновение мне в голову пришла безумная мысль броситься на него, но я сказал себе, что человек в таком ослабленном состоянии, в котором находился я, движется не быстрее, чем замерзший водопад. И меня не было ни единого шанса побороть огромного латыша – с таким же успехом я мог бы завести с ним философскую беседу. Кажется, он увидел, как в моих глазах мелькнула надежда, однако капсулу в моем рту не заметил.
– Пошевеливайся, – сказал он. – Попробуй что-нибудь. Хотелось бы, чтобы ты попробовал, как я врежу тебе по коленной чашечке. – Хохоча, как придурковатый медведь гризли, он задом выбрался из моей камеры и с грохотом захлопнул дверь.
Судя по внушительным размерам, Райнис наверняка не прочь был вкусно поесть. Временами, когда ему некого бить или убивать, еда, пожалуй, его единственная радость. Может быть, он даже склонен к обжорству. Мне пришла в голову мысль оставить пирог нетронутым, а в начинку засунуть одну из моих капсул с цианидом. Райнис, вероятно, не сможет удержаться от искушения съесть его, и позже, возможно много позже, после того, как я умру, молчаливый латыш съест мой пирог и последует за мной в мир иной. Это будет хоть немного утешать меня в последний час.
Злорадно обдумывая свой план, я решил выпить кофе, но вспомнил о смертоносной капсуле у себя во рту. А вдруг она растворится в горячей воде? На всякий случай я выплюнул ее и, решив привести в исполнение свой план мести, засунул указательным пальцем во фруктовую начинку пирога.
Вообще-то говоря, я с удовольствием умял бы все это сам – и пирог и яд, – такой зверский голод испытывал в эту минуту: прошло уже пятнадцать часов с тех пор, как я съел свой скромный венский завтрак. Кофе оказался и в самом деле очень хорош. Я решил, что только Артур Небе мог приказать латышу принести мне ужин.
Прошел еще час. Мне на раздумья оставалось еще восемь часов, восемь томительных часов ожидания, пока наконец не наступит момент, когда уже не будет никакой надежды, никакой возможности отсрочить приведение смертного приговора в исполнение и мне придется расстаться с жизнью. Я попытался уснуть, но не мог. И тут с невероятной остротой понял, что должен чувствовать Беккер, ожидая виселицы. По крайней мере, у меня было одно преимущество – капсулы с ядом.
Близилась полночь, когда в замке снова повернулся ключ. Я быстро вытащил вторую капсулу из отворота брюк и на всякий случай засунул ее за щеку: вдруг они решат обыскать мою одежду. Но это был не Райнис, пришедший забрать поднос, а Артур Небе. В руке он держал автоматический пистолет.
– Не вынуждай меня пустить его в ход, Берни, – угрожающе предупредил он. – Ты знаешь, я не задумываясь пристрелю тебя, если возникнет необходимость это сделать. Отодвинься-ка лучше к дальней стене.
– Это что, дружеский визит? – Я отполз подальше от двери. Помедлив немного, он бросил мне пачку сигарет и несколько спичек.
– Можно назвать и так.
– Надеюсь, ты пришел не для того, чтобы вспомнить прошлое, Артур. Я сейчас, признаться, не настроен сентиментальничать. – Я посмотрел на сигареты: «Уинстон». – А Мюллер знает, что ты куришь американские сигареты, Артур? Остерегайся, у тебя могут быть большие неприятности: у него весьма странное представление об американцах. – Я закурил и медленно, с наслаждением затянулся. – Впрочем, спасибо тебе за сигареты.
Небе прислонил стул к двери и сел.
– У Мюллера собственное представление о том, по какому пути должна идти Организация, – сказал он. – Но не стоит сомневаться, он патриот и при этом настроен весьма решительно, безжалостен к врагам.
– Не могу сказать, чтобы я это заметил.
– Мюллер лишен какой бы то ни было чувствительности, да и к тому же имеет привычку судить о других людях по себе, а посему он и в самом деле уверен, что ты способен держать язык за зубами, даже если тебе придется заплатить за это ценой жизни девушки. – Он улыбнулся. – Я, конечно, знаю тебя гораздо лучше, чем он. «Понтер – очень сентиментальный человек, – говорил я ему, – даже немного глуповатый. Он вполне может рискнуть своей головой ради человека, который ему едва знаком, даже ради черномазой». Ведь то же самое было и в Минске. Ты же предпочел отправиться на фронт, нежели убивать невинных людей. Людей, которым, замечу, ты ничего не должен.
– Это совсем не означает, будто я герой, Артур. Я человек, только и всего.
– И это означает, что ты как раз из той породы людей, с которыми Мюллер привык иметь дело. Ты – человек с принципами. Мюллер, как никто другой, знает, какие невыносимые муки может преодолеть человек и все-таки не заговорить. Он видел многих людей, которые приносили в жертву своих друзей, себя самих и при этом молчали. Он – фанатик. И это единственное человеческое качество которое он понимает. Тебя он тоже считает фанатиком и убежден: тебе удалось от него что-то утаить. Как я уже говорил, я знаю тебя гораздо лучше, чем он. Если бы тебе была известна причина, побудившая нас покончить с Линденом, ты бы ему сказал.
– Ну что ж, приятно, когда хоть кто-то тебе верит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102