И ты не увидишь меня на улице около американского информационного офиса или возле отеля «Атлантик». Я, возможно, гулящая, но не проститутка. Кроме всего прочего, нужно, чтобы джентльмен мне нравился.
– Тебя все равно будут обижать. Как вчера, например. А венерические заболевания? Ты не боишься?
– Послушать тебя, – сказала она с насмешливым презрением, – точь-в-точь один из тех ублюдков из отряда по борьбе с проституцией. Они тебя ловят, доктор проверяет, нет ли у тебя гонореи, а затем читает тебе лекцию о том, какие последствия могут быть от триппера. И ты туда же! Читаешь мораль, как полицейский.
– Может, полицейские правы, ты никогда об этом не задумывалась?
– У меня, знаешь ли, ничего подобного не находят. И не найдут. – Она хитро улыбнулась. – Говорю же тебе, я осторожна. Нужно, чтобы джентльмен мне нравился, а сие означает, что я не пойду ни с Иванами, ни с негритосами.
– Ну конечно, никто и слыхом не слыхивал, чтобы ами или томми болели сифилисом.
– Послушай, ты говоришь о процентах. – Она нахмурилась. – Все равно ты ни черта об этом не знаешь. То, что ты спас мою задницу, не дает тебе права, Берни, читать мне десять заповедей.
– Не нужно быть пловцом, чтобы бросить кому-нибудь спасательный круг. Я встретил на своем веку достаточно совершенно опустившихся женщин, чтобы уяснить одну закономерность: большинство из них сначала были такими же разборчивыми, как и ты. Потом появляется некто и выбивает из них всю дурь, в следующий раз, особенно если еще нужно платить за квартиру хозяину, они уже не могут позволить себе чрезмерную разборчивость. И, кстати, о процентах. Что ж, не такие уж большие проценты за десятишиллинговое траханье, когда тебе сорок. Ты милая девушка, Вероника. Будь здесь поблизости священник, он, наверное, решил бы, что небольшая проповедь тебе не помешает, но, за неимением такового, тебе придется довольствоваться мной.
Она печально улыбнулась и погладила меня по голове.
– Ты не такой уж плохой. Но я не понимаю, для чего тебе это нужно. У меня действительно все в порядке. Я откладываю деньги. Вскоре их будет достаточно, чтобы поступить в художественную школу.
Я подумал, что она скорее получит контракт на новую роспись Сикстинской капеллы, но почувствовал, как мои губы сами собой растягиваются в вымученно-оптимистической улыбке.
– Конечно, – сказал я. – Послушай, может, я сумею помочь? Точнее, мы сумеем помочь друг другу? – предпринял я безнадежно неуклюжую попытку вернуть разговор к главной цели моего визита.
– Возможно, – согласилась она, разливая чай. – Еще немного, и ты сможешь меня благословить. К твоему сведению, у отряда по борьбе с проституцией есть досье на более чем пять тысяч девушек в Вене. И это, уверяю тебя, меньше половины. В наше время всем приходится заниматься тем, о чем они раньше и не помышляли. Не исключено, что и тебе тоже. Не очень-то хочется голодать. А еще меньше – возвращаться в Чехословакию.
– Ты – чешка?
Она допила чай, взяла сигарету из пачки, которую я дал ей предыдущим вечером, и прикурила ее.
– По документам я родилась в Австрии. Но дело в том, что я – чешка, немецкая еврейка из Судет. Большую часть войны я пряталась по туалетам и чердакам. Какое-то время была у партизан, потом шесть месяцев отсидела в лагере для перемещенных, пока не сбежала через зеленую границу. Ты когда-нибудь слышал о местечке под названием Винер Нойштадт? Ну, это городок в шестидесяти километрах от Вены, в русской зоне, с коллектором для советских репатриантов. Их там всегда не меньше шестидесяти тысяч. Иваны рассортировывают их на три группы: врагов Советского Союза отправляют в лагеря; людей, вину которых не могут доказать, отсылают работать в зону рядом с лагерем – в любом случае ты превращаешься в раба. Если ты, конечно, не относишься к третьей группе – слишком молодых или больных, ведь в этом случае тебя расстреливают на месте.
Она сглотнула и глубоко затянулась.
– Хочешь, признаюсь тебе кое в чем? Думаю, я бы переспала со всей британской армией, только чтобы русские меня не забрали. Даже с сифилитиками. – Она попыталась улыбнуться. – Но так получилось, что у меня есть приятель-медик, который достал мне несколько пузырьков пенициллина. Я принимаю его время от времени, чтобы не рисковать.
– Это несколько дороговато.
– Я же сказала, он мой приятель, и мне это не стоит ничего. – Она взяла со стола чашку. – Еще хочешь чаю?
Я отрицательно покачал головой. Мне хотелось побыстрее убраться из этой комнаты.
– Давай куда-нибудь пойдем, – предложил я.
– Хорошо. Не оставаться же здесь! А как ты переносишь высоту? Потому что в воскресенье в Вене можно развлечься только в одном месте.
Парк в Пратере с большим чертовым колесом, каруселями и американскими горками несколько не подходил к этой части Вены, которую Красная Армия взяла последней и где еще виднелись разрушительные последствия войны, напоминая нам о том, что мы находимся не в таком уж веселом месте. Покореженные танки и орудия усеивали близлежащие лужайки, а на каждом полуразрушенном здании вдоль всей Аусштеллюнгсштрассе красовались полустершиеся надписи, выведенные кириллицей: «Проверено», что на самом деле обозначало: ограблено.
С вершины чертова колеса Вероника указала на устои моста Красной Армии, звезду на советском обелиске поблизости и на Дунай на заднем плане. Потом, когда кабина, в которой мы были вдвоем, стала медленно опускаться на землю, она залезла мне под пальто и взяла мои яички, но тут же отдернула руку, когда я несколько нервозно вздохнул.
– Тебе что, нравился Пратер до нацистов? – сказала она раздраженно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102