XXIX
КОНЧИНИ
После ухода Леоноры Галигаи Кончини надолго и глубоко задумался. Думал ли он о своей дочери, которую дважды приговорил к смерти? Боролся ли со своей совестью, протестующей против задуманного им отвратительного убийства? Или, напротив, размышлял, как лучше лишить жизни невинное создание? Когда же он наконец очнулся, голос его дрожал от ярости и страсти:
— Трон!.. Чтобы похитить этот вожделенный трон, на который у меня нет никаких прав, я готов на все! Готов уничтожить любого, кто посмеет встать у меня на пути. Горе тому, кто сейчас занимает престол!.. И тому, кто осмелится оспорить его у меня!.. Кровь, всегда кровь, всюду кровь!.. Чтобы добраться до власти, надо пролить море крови!.. Я буду ступать по трупам, как по лестнице… Но когда я наконец доберусь до вершины, когда я стану королем Франции… ах, с каким удовольствием я отдам свою корону за один лишь поцелуй непреклонной Мюгетты!..
Вот о чем грезил Кончини, только что давший согласие на убийство собственной дочери. Он мечтал о Мюгетте, девушке, чье сопротивление настолько распалило его, что за один ее поцелуй он готов был заплатить с таким трудом завоеванным монаршим венцом. Страсть его была непритворна, что, впрочем, не делало ее менее ужасной. Он и не подозревал, что Мюгетта была его дочерью, тем самым ребенком, кому он только что, так сказать, подписал смертный приговор…
Произнесенное вслух имя Мюгетты вернуло его к действительности.
— Где ходит этот мерзавец Стокко? — нетерпеливо воскликнул он, ударяя по звонку.
В ту же минуту на пороге кабинета появился Стокко и низким поклоном приветствовал Кончини. Не дожидаясь, пока к нему обратятся с вопросом, он со свойственной ему нагловатой непринужденностью, кою он позволяя себе, оставаясь наедине с хозяином или хозяйкой, произнес:
— Монсеньор, я пришел требовать у вас причитающиеся мне пять тысяч ливров.
Ясно, что при иных обстоятельствах после подобной просьбы он бы тут же вылетел на улицу, получив пинок под зад, или — того хуже — удар кинжалом в грудь. Однако Стокко прекрасно понимал, что сейчас после его слов ничего подобного не последует; он был не из тех, кто рискует из любви к острым ощущениям. Сегодня Стокко мог позволить себе любую бесцеремонность: он был нужен Кончини. Фаворит Марии Медичи верно истолковал слова Стокко. Одним прыжком он вскочил и, смертельно побледнев и дрожа как в лихорадке, прерывающимся голосом произнес:
— Ты узнал, где она скрывается… где ее можно застать врасплох?
— Узнал… и не только это, — с наигранной скромностью ответил Стокко.
Кончини глубоко вздохнул, словно с его плеч свалился тяжкий груз.
— Я же сказал вам, монсеньор, что честно заработал свои пять тысяч ливров… а может, и того больше, — напомнил о себе соглядатай.
Как и Леонора, Кончини понял, что Стокко открыто намекает на то, что ему пора раскошелиться. И так же, как и его супруга, он ничуть не рассердился. Направившись прямо к сундуку, он резко откинул крышку: сундук был полон толстенькими мешочками, набитыми золотом. Схватив первый попавшийся, Кончини швырнул его к ногам Стокко.
— Надеюсь, теперь ты станешь говорить? — воскликну. он.
Стокко был в восторге. Даже на первый взгляд — а Стокко отличался превосходным зрением — мешочек содержал вдвое больше, чем обещал ему Кончини. Поддавшись очарованию этого поистине королевского жеста, Стокко склонился в низком поклоне и с искренним восхищением произнес:
— В тот день, когда вы, монсеньор, станете королем, вы превзойдете в щедрости всех монархов христианского мира.
С этими словами он мгновенно спрятал мешок в своих бездонных карманах.
— Говори же, несчастный! — взревел, не выдержав, Кончини; от нетерпения он даже начал грызть ногти.
— Ах, вот вы уже и умираете от любви, монсеньор! — ухмыльнулся Стокко. — Так слушайте же: я узнал, где можно найти юную цветочницу. Теперь все зависит только от вас: если пожелаете, не далее как завтра вы легко и без всякого шума сможете захватить ее.
— Почему завтра?.. Почему не сегодня?.. Не сейчас же?.. Объясни же, corpo di Christo! Разве ты не видишь, что я весь горю от страсти?
— Прекрасно вижу. Черт побери, какой вы, однако, пылкий кавалер, монсеньор!.. И все-таки вам придется потерпеть до завтра. Тем более что мне необходимо кое о чем вам рассказать…
— О чем же? И зачем мне вообще тебя слушать? Стоит тебе начать, ты никогда не остановишься. А когда надо, так из тебя слова лишнего не вытянешь.
— Однако же я позволю посоветовать вам меня выслушать: возможно, после моего рассказа вы измените мнение о предмете вашей страсти. Или иначе: возможно, мой рассказ станет ушатом холодной воды, что погасит ее пламя.
И гаденько усмехаясь, Стокко заговорил:
— Так вот, монсеньор, сейчас я сообщу вам кое-что совершенно неожиданное: у вашей неприступной красотки, у этой ходячей добродетели, оказывается, есть ребенок.
Стокко предвидел, что это известие доставит немало неприятных минут его господину. Мы с вами помним, что фаворит Марии Медичи был вспыльчив и горяч. Поэтому Стокко со злорадным ехидством ожидал, как Кончини в бешенстве начнет крушить все вокруг. Однако его слова привели к таким последствиям, которые отнюдь не пришлись Стокко по вкусу. Ему сразу стало не до смеха.
Ибо сидевший в кресле Кончини внезапно побледнел, как сама смерть, вскочил, схватил лежавший на столе кинжал и бросился на Стокко. Ухватив мошенника за воротник, он приставил лезвие к его груди и с пеной у рта вскричал:
— Негодяй!.. Что ты говоришь!.. Повтори!..
Стокко понял, что жизнь его повисла на волоске. Но отдадим ему должное — он был не трус, поэтому, отступая, продолжал по-прежнему нахально улыбаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146