Затем дрожащим от волнения голосом он обратился к королеве на тосканском наречии, дабы девушка и ее стражи не сумели его понять:
— Мне надо срочно поговорить с вами, сударыня. Речь идет о нашем спасении… Произошла неслыханная, невероятная вещь… девушка, которую вы здесь видите, это… это… наша дочь!..
Как бы тихо он ни говорил, Леонора, стоявшая позади Марии, услышала его. Она была ошеломлена словами мужа, однако виду не подала. Тем временем Мария Медичи прошептала:
— Я это знала, саго mio! Именно для того, чтобы сообщить вам сие неприятное известие, я и пришла сюда.
Мария говорила нежно и даже страстно, и Кончини окончательно убедился, что королева на его стороне. Он снова возвысил голос:
— Ради Бога, сударыня, пройдите же.
— Минуточку, — ответила Мария Медичи.
Она повернулась к девушке, по-прежнему стоявшей возле кровати и не решавшейся оторвать свои пальцы от ее спинки. Сухо, что, вполне соответствовало суровому выражению ее лица, королева произнесла:
— Следуйте за мной, мадемуазель.
Отдав этот приказ, она отвернулась от присутствующих и величественной походкой покинула спальню, не удосужившись проверить, подчинились ей или нет. Проходя мимо Леоноры, она что-то тихо шепнула ей на ухо. Мы помним, что королева вошла в комнату разгневанная и взволнованная; покидала же она ее сияющая и умиротворенная. От былой ревности не осталось и следа; впрочем, радости от внезапного обретения дочери вы бы там тоже не заметили. К счастью, она на время забыла и о том, какую опасность для нее представляет эта девушка — живое свидетельство ее бесчестья. Она уходила довольная, с единственной мыслью: Кончини не изменил ей. Более ее не интересовало ничего.
Кончини последовал за королевой-регентшей; за его внешним безразличием скрывалось жгучее беспокойство. Ибо, в отличие от своей царственной любовницы, он обладал даром политика и всегда старался помнить о возможных последствиях своих поступков.
Леонора замерла на пороге потайной двери. Ее неистощимый ум по-прежнему лихорадочно работал, стараясь сообразить, какую выгоду можно извлечь из ошеломляющей новости. (Напомним, что все, что бы она ни замышляла, всегда служило укреплению власти ее обожаемого Кончино.)
Тем временем повинуясь полученному приказу, Мюгетта медленно пошла вслед за королевой. Вальвер схватил ее за руку и зашептал:
— Куда вы?
— Я иду за своей матерью. Разве вы не слыхали, что она приказала мне следовать за ней? — произнесла девушка неживым голосом.
И не дав Вальверу времени ответить, она обернулась к Ландри Кокнару:
— Я правильно поняла вас: те двое, что сейчас уходят отсюда, — мои отец и мать?
— Не могу отрицать, что я это сказал, — пробормотал страшно взволнованный Ландри Кокнар, — но дьявол меня побери, если я думал, что вы услышите мои слова!
— Да, я их услышала и поняла. Вы уверены, что не ошиблись?
— Увы, уверен, — со вздохом ответил Ландри Кокнар.
И внезапно разозлившись, он мысленно упрекнул себя:
«Чума меня забери, к чему было так орать? Ох, ну и дурак же я!»
— Значит, я должна подчиниться — если не приказу королевы, то приказу матери.
Последние слова были адресованы Вальверу. Изумленный не менее Ландри Кокнара, он стоял, лихорадочно теребя усы.
«Я не смею напомнить ей, что эти самые отец и мать хотели убить ее в тот самый день, когда она появилась на свет… — думал он. — Я не смогу убедить ее, что они и сейчас не задумываясь сделают то, что им не удалось сделать семнадцать лет назад».
Итак, он не стал говорить об этом, однако, понимая, что не может отпустить ее просто так, горестно прошептал:
— Вы поступаете опрометчиво; эта ошибка может дорого вам обойтись.
Возможно, она прочла в его взоре все то, что он не сумел ей сказать. Возможно, она сама осознавала, какие чувства питают к ней ее родители. Но как бы то ни было она нежно взяла своей маленькой ручкой руку юноши и, бледная и дрожащая, устремив на него ясный взор своих больших глаз, печально произнесла:
— Я хочу знать, что моя мать собирается сделать со мной. Я подчинюсь ее приказу… даже если бы меня за этой дверью уже ждал палач.
Голос ее звучал грустно, но говорила она уверенно; ясно было, что она не отступит от своего решения. Твердым шагом девушка двинулась вслед за королевой и ее фаворитом.
Одэ де Вальвер понимал, какие чувства движут его возлюбленной; более того: он сознавал, что на ее месте поступил бы точно так же. Поэтому он лишь почтительно поклонился юной красавице.
Каким бы коротким ни был диалог Одэ де Вальвера и Мюгетты, он встревожил Леонору Галигаи, ибо она не расслышала из него ни единого слова. Поэтому фрейлина решила вмешаться и прервать затянувшуюся, на ее взгляд, беседу. Однако тут девушка как раз направилась к выходу. Тогда Леонора подошла к ней, взяла за руку и вкрадчиво произнесла:
— Поспешите, дитя мое. Не стоит заставлять королеву дожидаться.
Но хотя Одэ де Вальвер и не нашел в себе мужества противостоять неосмотрительному решению своей невесты, он отнюдь не намеревался отпускать ее одну и собирался следовать за ней. Убедившись, что шпага его легко выходит из ножен, он обернулся к Ландри Кокнару и холодно произнес:
— Если ты дорожишь своей шкурой, советую тебе не ходить за мной.
— Сколь ни ничтожна цена моей шкуры, но я действительно дорожу ею, — столь же холодно ответил Ландри Кокнар.
Выпрямившись и глядя прямо в глаза Вальверу, он прибавил:
— Однако речь идет о «моей крошке», сударь. А моя крошка, моя маленькая Флоранс — ибо девушку зовут Флоранс, и я являюсь ее крестным отцом, — это единственная моя привязанность в жизни. Много лет назад я совершил доброе дело, и с тех пор дорожу этой девушкой гораздо больше, чем собственной шкурой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146