. Понятно?— Понятно, патрон.Я обращаюсь к скромной труженице панели:— Вернешься в гостиницу, как обычно, и поднимешься прямиком в свой номер, ясно? Она утвердительно кивает.— Не говори ни слова, кроме “здрасте” хозяину гостиницы или горничной. Ни слова о том, что с тобой приключилось, ты меня понимаешь? Будь внимательна, даже стены имеют уши… Если не сделаешь все точно так, как я говорю, пеняй на себя.Она подтверждает свое полное согласие с моими словами.— А когда я приду в номер? — спрашивает она.Я улыбаюсь.— Не ломай себе голову. Продолжения программы не знаю даже я сам.Это будет сюрприз… Я отвожу обоих агентов в сторону.— Падовани только что покончил с собой, выбросившись из этого окна, — сообщаю я им тихим голосом.— Мы знаем, — отвечают они.Их скромность заслуживает всяческих похвал.— Браво, мальчики! Раскладушке ни слова… Она не должна знать, что случилось, иначе весь мой план рухнет.— Не беспокойтесь, патрон… Мы составим ей компанию до восьми вечера.— Покормите ее, это ее как-то займет…В эту секунду в мой кабинет врывается Ларут.— Вот это да! — орет он. — Новость так новость!Я подскакиваю к нему и, прижав палец к губам, даю понять, чтобы он замолчал.Он закрывает рот, потом смотрит на Мари-Жанну.— Кто эта особа?— Наступит день, и я вам скажу. Может быть, — отвечаю я, стараясь говорить как можно более веселым тоном. Конвоиры уводят киску. Ларут и я остаемся вдвоем. Я вытираю лоб рукавом.— Вы вогнали меня в дрожь, — признаюсь я ему. — Если бы вы сообщили этой девице о смерти ее дружка, мой план накрылся бы.Я подталкиваю его к столу.— Присядьте, Ларут. Я хочу попросить вас о новой отсрочке…Он хмурит брови.— Ах, вот оно что!В его голосе звучат недобрые нотки.— Не пишите о смерти Падовани до завтрашнего дня. Он встает, прохаживается по кабинету, затем кладет руки на лежащий на моем столе блокнот и наклоняется ко мне.— Хрен вам, комиссар!— Простите?— Я сказал: хрен вам. Мне осточертели ваша трепотня, ваши отсрочки, ваши блестящие комбинации… Моя работа — информировать читателей раньше моих коллег. Вот уже два дня вы не даете мне опубликовать материал для первой полосы. Хватит!.. Мне очень жаль, но я буду делать свое дело.Вид у него очень решительный.— Одну секунду, — говорю я.— Нет, я не могу терять ни секунды…— Можете. Если вы напишете о смерти этого бандита, все полетит к чертям собачьим… Зато если вы мне поможете, я уверен, что докопаюсь до разгадки этого темного дела.Я беру фото, изображающее Падовани с салом на морде.— Давайте заключим сделку. Что вы скажете об этом снимке?Он хохочет:— Забавно!— Так вот, вы получите его в эксклюзивное право. Напишите, что мы вышли на след и арестовали некоего Джо Падовани по прозвищу Турок…Была драка… Снимок был сделан в тот момент, когда Падо получил в рожу содержимое банки свиных консервов… Ничто не позабавит ваших читателей больше этого. Вы скажете, что корсиканец был допрошен, но смог представить безупречное алиби и его отпустили. Можете даже написать, что взяли у него интервью, когда он выходил из нашего здания… Он вам заявил, что возмущен поведением легавых… Также он сказал, что был арестован по анонимному доносу и надеется найти того, кто на него настучал… Напишите это… Это же сенсация! А правду вы успеете вытащить на свет и завтра. Таким образом, у вас будут две сенсационные статьи вместо одной. Как видите, я с вами честен! Разве я не известил вас сразу же? Причем вас одного?Он не сводит глаз с фотографии, с его губ слетает легкий вздох, и он кладет портрет в карман.— Ладно. Я слабый человек и не могу вам ни в чем отказать.— Э! Секунд очку…— Да?— Отдайте мне кассету с пленкой. Я не хочу, чтобы вы подложили мне свинью!— Ага, чтобы вы ее засветили!— Царит климат доверия, — усмехаюсь я.— Я могу ответить вам теми же словами… Мы смотрим друг на друга такими горящими глазами, что можно растопить лед на Северном полюсе.— Хорошо, поступим иначе… Выньте вашу пленку из аппарата и положите ее в конверт…— А потом?— Вы напишете ваш адрес, и мы попросим дежурного полицейского немедленно отнести конверт на почту. Вы получите пленку, но только завтра.— Ладно…Он вынимает пленку из фотоаппарата, кладет ее в конверт и заклеивает его края клейкой лентой.Когда он написал свой адрес, я звоню дежурному.— Минутку, — предупреждает Ларут. — Не подавайте ему никаких условных сигналов, иначе я не согласен!— Вы что, правда думаете, что у рядового полицейского хватит ума понять условный знак? — возражаю я.Все проходит хорошо. Дежурный берет конверт и десять франков от Ларута и уходит, взяв под козырек, как перед министром.— До завтра, — говорю я Ларуту. — Я на вас рассчитываю. И запомните: когда я на кого-нибудь рассчитываю, то не люблю, чтобы меня разочаровывали. Если вы меня киданете, то потеряете семьдесят пять процентов той сексапильности, что заставляет секретарш газеты находиться в пределах досягаемости ваших рук.Он обиженно пожимает плечами, и мы расстаемся без излияния дружеских чувств.Является Берюрье в шляпе набок. Он выглядит подавленным.— Что с тобой случилось, Толстяк? Он останавливает на моем лице свои налитые кровью глаза.— Я только что вспомнил, что моя Берта приготовила на обед жареную говядину с луком и морковью.— Ну и что?Он потрясает изуродованной челюстью.— Думаешь, я смогу есть мясо этим?— Попроси ее приготовить котлеты, Берю… Или птичье молоко! Глава 10 В семь часов с несколькими минутами я переступаю порог гостиницы “Серебряный берег”. Я обзавелся картонным чемоданом, шляпой и очками; ничего не дающими мне в плане оптики, только изменяющими мою внешность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33