Сан-Антонио: «Лотерея блатных»

Сан-Антонио
Лотерея блатных


Сан-Антонио – 25



Оригинал:
“La tombola des voyous”
Сан-АнтониоЛОТЕРЕЯ БЛАТНЫХ Глава 1 Войдя в кабинет Берюрье, я начинаю тереть моргалы, потому что считаю, что стал жертвой галлюцинации. Да что я! Не просто галлюцинации, а самой галлюцинирующей галлюцинации, отобранной Всемирным конгрессом магов!Мой почтенный помощник стоит возле окна в одеянии, не подобающем инспектору Секретной службы (на нем резиновые сапоги до бедра, брезентовая куртка и шляпа из того же материала), и соединяет воедино элементы удочки.Заметив меня, он издает крик, который является чем-то средним между ревом слона и воплем жандарма, у которого волосы на ноге попали в велосипедную цепь.— Что ты обо мне думаешь? — спрашивает он. Зная, что не всякую правду можно говорить, я воздерживаюсь от ответа. Он расценивает мое ошеломление как восхищение и принимает величественную позу.— Эй, парень, — не отстает он, — как я выгляжу? И выпячивает грудь, раздуваясь, как лягушка, отчего его куртка едва не лопается на груди.Когда он двигается в этой фиговине, то становится похож на старую лошадь, жующую свое сенцо.— Видок у тебя бесподобный, — соглашаюсь я. — Ты похож одновременно на Сюркуфа и на ловца сардин… Ты бы сфотографировался. Я уверен, что любое издательство отвалит бешеные бабки, лишь бы прилепить твой портрет на календари на будущий год. Люди любят помечтать о дальних странах, о кораблях… У них от этого очень разыгрывается воображение…Довольный этой оценкой, он продолжает собирать свою удочку. Она настолько длинна, что высовывается в открытую дверь. Слышится крик. Мы тут же узнаем, что Толстяк воткнул ее в глаз Пино. Он вежливо извиняется, а старина Пино бежит к умывальнику промыть зенки. Толстяк же продолжает демонстрацию.— Что происходит? — спрашиваю я. — Берю, ты чего, завербовался на сейнер?Он кладет удочку на пол, подходит к своему столу и с величественным видом берет с него отпечатанный на машинке формуляр.— Вот куда я вступаю! — гордо заявляет он. Формуляр является просьбой о приеме в “Прекрасную Утреннюю Галлию” — общество рыболовов, полностью посвящающее себя Сене и ее притокам.— Они двенадцать раз были чемпионами Франции, — уверяет Толстяк. — И чуть не получили приз в Мельбурне в категории ловли на мушку.— Лично ты мог бы сделать себе имя в категории навозной мухи, смеюсь я. — Ты мог бы стать королем макрели в винном соусе и получить столько медалей, что стал бы похож на портрет Геринга.— Не мели чушь! — отрезает Толстяк. — Все равно я сделаю то, что решил.Я спешу дать задний ход, чтобы не портить ему радость.— Я ничего не имею против рыбалки. Уж лучше ловить пескарей, чем скупать соль в надежде сделать из нее защиту от радиации!Толстяк садится перед формуляром и начинает его заполнять, посасывая конец шариковой ручки. Постепенно его губы приобретают трогательный цвет волны южного моря. Он доходит до графы “Особые приметы”.Подозвав меня, он указывает на пустую строчку и спрашивает:— Чего мне написать?Его голос звучит трагически, как сигнал SOS горящего танкера.Вопрос действительно заслуживает того, чтобы остановиться на нем.Особых примет у Берю столько, что полное их перечисление потребовало бы столь же значительных трудов, как работы Кеплера по гравитации.Я немного раскидываю мозгами.— Думаю, дружище, что надо указать самую главную!— Да, но какую?Его лоб съеживается, как аккордеон в чехле. Вооружившись спичкой, он начинает исследование недр своего правого уха и достает оттуда ком грязи, достаточный, чтобы залепить все окна Реймсского собора после следующей войны.— На мой взгляд, — говорю я, — определения “врожденное слабоумие" должно быть вполне достаточно. В мире наверняка существуют и другие Берюрье, которых зовут так же, как тебя, возможно, некоторые из них тоже работают в полиции. Но в “Прекрасной Утренней Галлии” не может быть двух равно тупоголовых Берюрье.Берю добрый малый. Он разражается смехом, храбро пишет “отсутствуют” и встает. И, естественно, давит своими мощными подошвами удочку! Он скрывает свое огорчение и уверяет, что поправит беду изолентой.— Ты чего делаешь завтра утром? — интересуется он.— Ничего особенного. А что?— Я иду на Центральный рынок с одним моим приятелем ресторатором…— Ты уже стал ходить за покупками?— Да нет. Просто я хочу купить воловьи яйца…— Воловьи? Сомневаюсь, что тебе это удастся, — смеюсь я.— Я хотел сказать — бычьи! Вечно ты придираешься к словам!— А зачем тебе такое приобретение? Собираешься заняться классическим балетом и боишься, что трико будет недостаточно наполнено? У тебя комплекс неполноценности?— Нет. Это для рыбалки!— И что ты надеешься на это поймать? Толстяк погружается в самые темные глубины своей памяти, но ничего там не находит.— Не помню. Какую-то очень крупную рыбу. Я это вычитал в журнале “Рыболов”, которым руководит Жорж Курт-Линь… — Он не отстает:— Пошли на рынок… Потом перекусим… Договорились? Я за тобой заеду на рассвете!Побежденный, я соглашаюсь. Мне всегда говорили, что Центральный рынок стоит того, чтобы сходить на него.Утром следующего дня, когда мне снится, что я проверяю упругость буферов красивой девочки, перед оградой нашего садика автомобильный клаксон начинает играть “Черный вальс”.Фелиси, у которой сон легче, чем фривольная мысль, стучит в дверь моей комнаты.— Антуан, приехали твои друзья!— Открой им, ма, и налей по чашечке кофе!Я тем временем принимаю душ, скоблю морду и одеваюсь.Когда я вхожу в столовую, Берюрье хлебает кофе со звуками, напоминающими шум на стыке двух водостоков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33