Письмо было от Жаклин Аполлинер. Она сообщала мне, что живет постоянно в деревне и редко бывает в Париже. Однако как раз на следующей неделе она собирается в столицу и даст мне знать о своем прибытии. «Вы будете иметь возможность,— писала Жаклин Аполлинер,— осмотреть квартиру поэта, которая сохранена в том виде, в каком она была при его жизни». Мне было передано своевременно телефонное сообщение от Жаклин Аполлинер, она прибыла в Париж и ждет меня в семь часов вечера у себя на квартире на бульваре Сен-Жермен. Итак, адрес 1918 года оказался действительным.
Три этажа, лестница, выстланная красной дорожкой, прикрепленной к ступенькам золочеными прутьями, комфортабельный дом, где на каждом этаже только одна квартира. Лестница, ведущая на последний этаж, наверх была уже и светлее, чем внизу, и подходила прямо к дверям; площадки не было, и, еще не взойдя на последнюю ступеньку, нужно было дергать за длинный шнур, после чего в прихожей раздавался жалобный звон колокольчика. Дверь открыла Жаклин Аполлинер — она находилась на две ступеньки выше, чем я, и я узнала ее сразу, хотя хранимая мною фотография имеет уже сорокалетнюю давность. Вьющиеся коротко подстриженные волосы с тем же рыжеватым оттенком, тот же тонкий нос и та же светлая кожа, которая кажется еще светлее из-за милых веснушек, усеивающих это умное, некогда остренькое личико. Я гляжу на нее из прошлого, ибо прошлое привело меня сюда. Для меня это прежняя Жаклин, она же Руби, рыжеволосая красавица, которая чудом, известным только избранникам судьбы, сумела сохранить это девичье обаяние, то обаяние, что не всегда дается даже очень юным. Ее предупредительность граничила с робостью, сдержанность, естественная в обращении с малознакомым гостем, скрывает под собой душевное тепло, почти физически ощутимую доброту.
— Цветы поставим на стол,— сказала она и разрезала шнурочек, которым был связан букетик роз, купленный по пути у цветочницы.
Стол Аполлинера из простого дерева, столешница четырехугольная с закругленными углами, вытертыми от долгого употребления, с царапинами, с ясно видными в разрезе слоями.
Изящный крепкий стол, который сразу внушает вам доверие. На столе прибор с двумя чернильницами из рифленого стекла, с серебряными крышками, тот самый прибор, который был куплен на базаре Отель де Билль и из-за которого у Аполлинера с Андре Бийи произошел бурный спор о хорошем вкусе.
Рядом с чернильницей, верно послужившей хозяину, почерневший ящичек для трубочного табака и еще круглая коробка побольше, также из почерневшего дерева, служившая пепельницей, в ней лежат какие-то очень длинные старомодные спички. «Это давние спички»,— говорит Жаклин Аполлинер, что означало — его спички, последние, какими он пользовался. На стол падает свет от скошенного оконца, пробитого прямо в крыше, ибо весь этот небольшой кабинетик служил прежде чердаком и кое-где еще выступают балки. За спинкой плетеного кресла висят на косой балке военные головные уборы поэта— круглое-кепи и фуражка, на стене — массивная железная каска, пробитая осколком 17 марта 1916 года. В углу в железной подставке для зонтиков палки: одна черная, с обвивающимся вокруг нее серебряным ужом, другая с серебряным набалдашником и с кожаной кисточкой— это любимая палка, подарок Андре Рувера, с которой Аполлинер не расставался. Такова монашеская келья, она же кабинет поэта. Да и вся комфортабельная квартира, любовно поддерживаемая в порядке, ничем не походила на обычный домашний интерьер. Тут все дело в самой архитектуре — необычные выступы потолка, расположение шести маленьких комнат, шести капризно разбросанных коробочек.
Из крошечной прихожей, очень светлой, с окном, господствующим над тускло-красными крышами, от которых взгляд легко переходит на мягко контрастирующие серо-голубые краски парижского неба, итак, из прихожей, где стоит только сундук и на стене вешалка для одежды, я иду через маленькую комнатушку в главную комнату, где поэт принимал друзей. Комната эта тоже небольшая, не заставленная мебелью, уютная. Под окошком диванчик и узкий инкрустированный столик, у другой стены квадрат камина, где зимой пылал огонь, у стены при входе комодик, и против дверей знаменитое ложе Аполлинера— высокая тахта, покрытая шелковым зеленым покрывалом с выстроенными вдоль стены подушками; на одной из них вышивка по мотивам картины Мари Лорансен. Это та самая неприкосновенная тахта, на которую никто не смел садиться из риска вызвать гнев хозяина. Над диваном огромная картина Мари Лорансен: рядом с Аполлинером, опираясь на его плечо, сама художница.
Рука Мари изогнута наподобие стебля цветка. А рядом еще Пикассо и Фернанда Оливье.
На камине скульптура Бранкусси, а выше женский портрет работы Мари Лорансен и два наброска Дерена. В первой комнатке, той, где Жаклин Аполлинер поставила цветы, висит картина «таможенника» Руссо, портрет Аполлинера работы Метценже и две картины Пикассо, относящиеся к героическому изначальному периоду кубизма.
Направо тянутся таинственные коридорчики, ведущие в кабинет поэта, в кухню и библиотеку. Коридорчики также украшены картинами и полками, гнущимися под тяжестью старых книг, которые Аполлинер скупал во время своих странствований среди ларей букинистов. В мрачном закутке, недалеко от простреленной каски висит вещий, а вернее сказать, зловещий потрет Кирико.
Из кабинета через кухню попадаем в библиотеку. «Тут Гийом готовил свои любимые спагетти»,— говорит Жаклин Аполлинер. Значит, тут, в этой смешной маленькой кухоньке, а рядом с ним была эта чудесная, давно уже одинокая женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95