Но он доверяет другу, чувствует, что является сейчас свидетелем глубокого перелома. Вместо того чтобы отойти, теперь он даже чаще будет приходить в «Бато-лавуар». Через год-два, когда к Пикассо присоединится Брак, настолько неразлучный с ним в дружбе и в работе, что спустя годы Пикассо скажет: «О многих картинах этого периода мне сейчас трудно сказать, мной они созданы или Браком», когда к ним присоединится уже многочисленная компания художников. Аполлинер облегченно вздохнет: Пикассо и на сей раз не ошибся. «Кубизм, это не искусство подражания, а искусство концептуальное, поднятое до высот творения»,— напишет он, обретя внутреннее согласие; это первая формула кубистского заговора, к которому он примкнул. Заговорщикам покровительствует мощная тень Сезанна, объявленного кубистом — до кубизма
Негритянское искусство? Разумеется, обойти его, говоря об этом периоде, нельзя. Открытие негритянской скульптуры было величайшим приключением, в котором участвовали и Дерен, и Фриш, и Пикассо, и Матисс, и Аполлинер. Это был знак поощрения, ободряющий призыв, посланный братьями дикарями из-за океана. На него ответили добросовестно и без всякого высокомерия Была признана ценность интуиции, с чем так не считаются историки при рассмотрении этого периода, искусственно засыпая ее песками теоретических рассуждений и псевдонаучных обоснований. Спустя годы Пикассо будет советовать не очень-то доверять рассуждениям о научных предпосылках кубизма.
Все учило, что надо быть скромным, скромным и требовательным. Требовали искусства сурового и дисциплинированного. А тем временем даже не заметили, как первые кубистические картины критики стали называть лирическими фактами. Сухость, приписываемая нескольким, неизменно появляющимся в кубистических картинах, предметам домашнего обихода — пачка сигарет, бутылка, коробок спичек, яблоки, гитара,— была кажущейся. Весь мир, силой впихнутый в эти внешне объективистские, а на самом деле очень интимные натюрморты, распирал отведенные ему рамки, взрывался, требовал от зрителя удвоенной, компенсирующей дозы лиризма. Не от всех дождался он взаимности, но уж дорвавшись, познал эти чувства с избытком. Любовь или ненависть, но только не безразличие — кубизм «изблевал теплых», как Иегова из Ветхого Завета: «... но поелику ты тепл — изблюю тебя из уст моих». Те, кто его ненавидел, автоматически были выброшены с автострады возникающего искусства на сельские ослиные лужайки над журчащими ручейками.
Кубизм можно было преодолеть, но его нельзя было обойти.
Патетический миг присутствия при родах кубизма связан с одним забавным инцидентом, в котором был замешан Аполлинер. Инцидент этот, хотя и не очень важный, приводится несколькими мемуаристами, передается из уст в уста и переносится с бумаги на бумагу позднейшими авторами, так как является колоритным дополнительным материалом для характеристики среды. Кроме того, Он показывает нам живого Аполлинера с его забавной обидчивостью, несколько инфантильной, с оттенком буффонады и уже пониманием факта современной рекламы, к которой вынуждены будут прибегать в этом новом, двадцатом веке и люди искусства. Аполлинер решил драться на дуэли. И так настаивал на своем решении, несмотря на уговоры друзей, что потребовалось наконец послать двух секундантов к виновнику инцидента. Им был журналист, некий Макс Деро, который в своей статье, названной «Карнавал и поэты», якобы задел Аполлинера непочтительной шуткой. Дело не стоило выеденного яйца, но в Аполлинере проснулся рыцарский дух и обидчивость итальянских или польских предков: он решил драться, и при этом во что бы то ни стало. Два посланных им секунданта, Макс Жакоб и Жан де Митти — величайший сноб, враль и любитель Бурже,— в результате полной покорности мсье Деро, который с готовностью принял все предъявленные ему условия, лишь бы не сходиться с кровожадным поэтом у барьера, привезли наконец Аполлинеру сатисфакцию, но с некоторым небольшим добавлением: добавлением этим был счет, ныне уже исторический, который представил поэту так называемый второй секундант, то есть Макс Жакоб, за расходы, понесенные в ходе акции, связанной с восстановлением чести пострадавшего. Вот несколько строк из этого счета:
день первый
9 часов — кофе для второго секунданта
10 часов —коробка спичек для второго секунданта, который забыл спички дома
11 часов — булка для секунданта, вынужденного пропустить завтрак
12 часов — газета для секунданта, который ждет и скучает
5 часов — второй секундант приглашает на аперитив первого секунданта
и т. д. и т. д.
Как видим, суммы не очень большие, шутливый тон документа обнаруживается с первого взгляда, и все же этот счет стал причиной длительных препирательств и даже явного замутнения отношений между приятелями.
Дело в том, что Аполлинер не любил платить, да еще за кого-то. Вечно в поисках денег, постоянно без гроша в кармане, он принципиально не одалживал никому, и, хотя никто открыто не называет его скупым, тем не менее приятели отлично знают эту его слабость. Знает о ней, разумеется, и Макс Жакоб, автор этого счета, предъявленного, конечно, в шутку. Злые языки рассказывают, что на этот раз Аполлинера покинуло врожденное чувство юмора, он стал оспаривав некоторые расходы, обвиняя Жакоба в мотовстве за чужой счет, и до сих пор точно неизвестно, оплатил он этот счет или нет. Во всяком случае, счет официально фигурирует в биографиях обоих поэтов, так же, как вошли в историю знаменитые счета Бальзака.
Разумеется, это не изменило характера их дружбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95