Так вот, этот парень, кинорежиссер из Праги, лично знал моего папашу. Точно мне его описал: такой, говорит, приятный господин с седыми усами.
- Дурачок, Пепи! - хихикает писарь. - Мы работаем как проклятые, а он ходит интервьюировать кинорежиссеров.
- И выторговывать обувь, - замечает Фредо, кинув взгляд на ботинки в руках санитара. - Сколько порций похлебки ты за них дал?
- Пускай приведет сюда того типа, - просит Гастон. - У нас тут еще не бывало кинорежиссера.
- Не дурите, - ворчит писарь.
- Да! - восторженно восклицает Пепи. - Вот возьму и приведу, спросите-ка у него о моем папаше. Он даже вспомнил название нашего кино в Уста, честное слово!
И Пепи исчезает за дверью.
В лагере есть не только "волки" и "шакалы", но и "гиены" - охотники до живого мяса. Карльхен первым отправляется на рекогносцировку - нет ли среди новичков смазливого мальчика. Он, правда, уже выяснил путем расспросов, что в Освенциме всех узников моложе восемнадцати лет отправили в газовые камеры. Но Карльхен надеется, что какому-нибудь отцу удалось протащить малолетнего сына через "селекцию"4. Опытный хефтлинк, Карльхен знает, какой спрос будет на таких мальчиков, как только "волки" нажрутся досыта. Эй, ты! - наклоняется он над фигуркой, притулившейся на земле, довольно далеко от конторы. - Сколько тебе лет?
Спрошенный слегка выпрямляется и, испуганно замигав, отвечает:
- Двадцать, сударь.
Карльхен смеется. - Меня ты не бойся, дурачок. Тебе же не больше пятнадцати. - Двадцать, - упорствует юноша, и в голосе его слезы. - А вот это мой старший брат, он больной, сударь.
Карльхен бросает беглый взгляд на лежащего человека, лица которого не видно.
- Как тебя зовут? - спрашивает он юношу.
- Берл Качка из Лодзи, сударь.
- Берл? - смеется Карльхен. - Это похоже на перл, а?
Юноша сперва не понимает, что сказал по-немецки капо, потом тоже улыбается...
- Нет, сударь, не перл. Берл значит медведь, медвежонок.
- Claner Bar, ah da schau her нем.)>, - еще громче хохочет Карльхен, пристально глядя в большие глаза юноши, потом заставляет его подняться и ведет к своему бараку. - А все-таки сдается мне, что я нашел перл. "Неужто мне вправду разрешили уйти с апельплаца? - удивляется Зденек и, прихрамывая, спешит за нетерпеливым санитаром в контору. - Боже мой, хоть бы дали поесть чего-нибудь горячего".
Пепи вталкивает его в дверь, слабые ноги Зденека спотыкаются на ступеньках, и он чуть не падает на пол. Яркий свет слепит Зденеку глаза. В клубах табачного дыма перед ним неожиданно возникают любопытные лица сидящих полукругом людей.
- Шапку долой, когда стоишь перед главным писарем, - рявкает кто-то.
Рука Зденека послушно тянется к грязной, наголо остриженной голове и снимает шапку.
- Спросите-ка его, спросите! - восклицает санитар.
- Что вы тут подняли галдеж?! - хрипит писарь и угрожающе поднимает голову. - Вот выгоню всех отсюда!
Гастон встает и делает успокоительный жест. Покрасневшие глазки писаря следят за ним из-под стальных очков, Эрих молчит. Этот долговязый француз, на котором даже неподогнанная арестантская куртка сидит как-то элегантно, умная голова и пользуется уважением. Гастон один из немногих в лагере, кого писарь несколько опасается.
- Говорят, что вы кинорежиссер? - по-французски спрашивает Гастон и, обойдя стол, останавливается перед новичком, который ниже его на полголовы.
Зденек плохо видит окружающих. Какие-то смеющиеся светлые пятна вместо лиц... - Да... я работал на киностудии, - отвечает он запинаясь. - Это верно... но я еще молод... - Он уже не мог лгать так смело, как соврал санитару. Надежда на горячую еду улетучивалась. - В больших картинах я был только ассистентом... И сам сделал несколько короткометражек.
Санитар не понимает по-французски и, слыша, как бегло говорит Зденек, решает, что новичок подтверждает его, Пепи, слова.
- Вот видите, - торжествует он. - Он знает моего папашу...
Гастон легким движением руки отстранил санитара и спросил так непринужденно, словно разговор шел где-то в кафе: - Демонстрировались ваши фильмы и во Франции, мсье?
Зденек не успел ответить - вмешался писарь. Озлившись, что он не понимает разговора и что ему мешают работать, он накинулся на Пепи:
- Нечего водить сюда своих дохлых мусульман! Для этого у тебя завтра будет лазарет. Вон отсюда, вы оба!
Гастон с вежливым сожалением пожал плечами и вернулся на свое место. Зденек беспомощно и боязливо оглядывается. Только теперь он разглядел большой необструганный стол и деревянный ящик с карточками. Но вдруг в глазах у него опять помутнело, колени ослабли. Он был рад, когда санитар взял его за рукав л потянул к двери.
- Не бойся, - упрямо твердил Пепи, - скажи им, что ты знал моего папашу.
"Для этого он меня и привел, - сообразил Зденек и послушно закивал, как петрушка. - Ну, конечно, знал!"
И вот он уже снова не в светлой конторе, а на апельплаце, и ночь над ним еще холоднее и чернее, чем прежде.
2.
Зденек так смертельно устал и изголодался, что даже не мог съесть три холодные картофелины, которые сунул ему санитар. Вместе с другими заключенными он присел на корточки на сыром шлаке; Зденеку казалось, что он уже не живет, что он погрузился в какую-то полубессознательную дремоту, которая заменяла сон узникам Освенцима.
...В его памяти встали картины освенцимского ада... Из короткой четырехгранной трубы крематория вырываются языки пламени, бросая скачущие блики на узкие окна большой конюшни, где живут заключенные. На голом бетонном полу сидит на корточках тысяча человек, каждый между расставленных колен другого, повернувшись к нему спиной и не имея возможности вытянуться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155