Я вытащил пистолет, поднял, но тут же опустил. Черт его знает, какой из этих двух был наш.И тут над ухом раздался выстрел. Я вздрогнул и медленно обернулся.Это Серега выстрелил. А кто же еще?Вот за это я его и уважаю. Что он никогда не боится брать всю ответственность на себя. В общем-то поэтому он у нас и первый номер. А я ведомый. И меня это не напрягает. А Гошу вот, например, напрягает. Поэтому он теперь и в Америке…Господи, что я такое несу?! Какая там Америка? Если они оба тут были. Один с дыркой во лбу. А другой — живой, но кровью харкающий. На коленках стоял в позе мойщика полов, подняться ни фига не мог.— Как ты определил, какой из них какой? — спросил я восхищенно у Сереги.— Да никак, — мотнул он головой, — пятьдесят на пятьдесят — нормальные шансы.Я офигел от таких дел и захлебнулся воздухом. И тоже стал кашлять. Серега саданул мне пару раз по спине и пошел к Гошке.— Ну как ты тут? — спросил Серега, помогая ему встать.— Он мне рукав оторвал, — простонал Гошка; один рукав пиджака действительно был у него выдран с корнем. — Представляете, захожу в одно тут кафе, смотрю — а я уже сижу там за столиком. Spitting image… Ну я и от греха… Ноги в руки.— И что? — спросил я.— А этот за мной… Долго гонялись. Но нагнал.— Видим, — сказал я.— И сразу накинулся, сволочь. Не, ну что за страна! А? Пройти невозможно, чтоб на какого-нибудь придурка не нарваться.— Это ты, Магоша, сейчас в тютельку, — согласился на этот раз с ним Серега и спросил: — Идти-то сможешь?— Смогу, — сказал Гоша и кивнул на свой труп: — А с этим что будем делать?— Ничего, — сказал Серега.— В смысле естественный отбор, внутривидовая борьба, да? — спросил Гоша.— Почему те мы… они то есть, разбрелись-разбежались? У них всё как у нас было?— Вот этого мы уже никогда, похоже, не узнаем, — ответил Серега.— А меня не оставляет такое ощущение, чуваки, что вы меня разыгрываете, — заявил Гоша вот такое, не придумав ничего лучшего.— Ага, разыгрываем, — усмехнулся я. — Шуткуем!— Стой, — схватил меня Серега за плечо, — дай-ка свою волыну.Я протянул.— Вот смотри, — повернулся Серега к Гошке, — раз ствол и два ствол. Читай заводской номер на этом.— Ка Эл тридцать семь двадцать четыре, — прочитал Гошка.— А теперь на этом.— Ка Эл тридцать семь двадцать четыре, — прочитал Гошка на другом.— Вот этот вот ствол Дрона, а этот вот ствол двойника Дрона, — объяснил Серега. — А еще и мой двойник здесь терся… По-прежнему считаешь, что это мы тебя мистифицируем? Что артиста с твоим фэйсом для спектакля наняли? И завалили его для смеха? А?— Кстати, тебе для справки, — добавил я, — мы своих тоже завалили.Гошка посмотрел сначала на Серегу, потом на меня и сказал:— А в Диснейленде, между прочим, когда идешь на русскую горку, предупреждают: «Аттракцион может вызвать дисфункцию вестибулярного аппарата».Мы ничего америкосу на это не сказали. Просто Серега отдал мне мой или мой ствол, и мы продолжили свой путь.Свой.Но только, как стало уже очевидно, по чужому маршруту.Это как у «Чайфов»:
И лишь дыханье за нашей спинойНас заставляет делать движеньеВ ритме сердец наших коней.Все это похоже на отраженьеНе нами придуманных наших идей.
Мы шли молча. Но я уверен, что и Серегу и Гошку занимал в те минуты тот же самый вопрос, что и меня, — где мы?Я, к слову, не без какого-то странного эстетического садомазоудовольствия перебирал варианты: в инфернальном шапито? на том берегу Стикса? в тени Вавилонской башни? внутри гравюры Эшера? в степях Внутренней Монголии? А может быть, в комнате смеха? В комнате истерического смеха. В комнате истерического смеха, забитой кривыми зеркалами.Угадать было невозможно. Но врубиться — легко. Ведь всё, что с нами только что случилось, не намекало, не шептало, а заявляло в полный рост и голос, что мы попали туда, где бытие и небытие, реальное и мнимое, былое и грядущее, истина и абсурд, святое и греховное, я и он, молчание и слово — все эти и другие, какие только можно придумать, бинарные оппозиции в определенном смысле вовсе не противопоставлены друг другу. Их в этом смысле невозможно было здесь разделить. Есть ли название такому месту? Конечно, есть.И вы его знаете.И теперь Серега шел впереди.Так было привычней.И эта привычность позволила мне сочинить очередную притчу — ошалевший мозг пытался защититься от воздействия вывернутой наизнанку реальности.Притча случилась о Вчерашнем Дне. Вот она. Я быстро.В одном городе жил человек, который всю свою сознательную жизнь коллекционировал дни.Ничего экстраординарного в этом, конечно, не было: кто-то собирает марки, кто-то гардеробные номерки, кто-то осенние закаты — подобный вид коллекционирования, как известно, получил в последнее время особо широкое распространение, — а этот человек — прожитые дни. Но коллекция его была огромна. Что правда, то правда. Ведь к тому моменту, о котором сказ, прожил он — представьте только! — без малого сто три года. Что составляло в приблизительном пересчете плюс-минус тридцать семь с половиной тысяч дней. Согласитесь, не слабая коллекция. И ценна она была прежде всего своей полнотой. Не один день из жизни не был им потерян. Каждый был засушен, пронумерован, описан и уложен в отдельную коробочку. С биркой.И ничего не знал этот странный человек в своей жизни более увлекательного, чем день за днем и год за годом перебирать эти коробочки, стирая с них пыль специальной бархатной тряпочкой.Самое удивительное во всей этой истории заключалось в том, что последние тридцать две тысячи восемьсот четыре его дня были похожи один на другой как две капли воды и описывались одной и той же фразой: «Такое-то число такого-то месяца такого-то года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85