не на своем локальном стою, а по чьему-то чужому и огромному — плыву. Без весел и ветрил.И еще: льдина таяла. Моего становилось меньше, а чужого — больше. И я стал понимать, что, когда льдина растает без остатка, я в этом чужом утону на хрен. Как Му-му, натурально.Впрочем, дрожала одна мыслишка на заднем плане, что, когда я утону, это чужое уже станет моим. И не просто моим, но и родным.Проверить это не получилось.И вот почему.Ни с того ни с сего взялась надо мной кружить какая-то черная, явно не морская, птица, и я вдруг увидел весь местный план ее глазами.Она поднималась всё выше и выше, и я видел себя, плывущего на льдине по большой воде, с высоты этого восходящего птичьего полета.А птица не останавливалась и с каждым взмахом мощных крыльев поднималась еще выше.И еще…И тут я испугался.Испугался не самой высоты, а того, что птица достигнет таких высот, с которых станет видно, что та бурлящая внизу стихия, где я как щепка, вовсе никакой не океан, а поток мутной воды, которую после стирки сливает из тазика на чужой огород сварливая тетка. И я, при таком раскладе, буду уже не «как», а просто — «щепка».Вот это вот меня напугало.Я героическим усилием воли перетащил точку зрения к себе на льдину и посмотрел на птицу снизу. Зараза загребала вверх.Я вытащил из кармана огромный лук, а из другого — стрелу. Наладил, прицелился и отпустил тетиву.О брат образ! Образа и обрезы. Поколение падения Берлинской стены отличает умело гурона от ирокеза по оперенью летящей в парящую птицу стрелы.Извините, ради будущего бога.Сорвалось.Короче, ворона каркнула, сыр выпал, и я очнулся.Очнувшись, нашел себя в будке Железного Дорожника. Лежал на топчане как живой. Живее всех живых.Открыв глаза, увидел в подрагивающем свете керосиновой лампы, что с озабоченной рожей надо мной навис американец. Пришлось показать мамочке язык. Гошка легко шлепнул меня по голове. Спасибо, мамочка, кивнул я.Судя по всему, нас уже не убивали.Я чуть приподнялся и огляделся. Железный Дорожник стоял у окна и деловито снимал рулеткой размеры рамы. Серега сидел за столом.Все те же, всё там же.Впрочем, на сцене я обнаружил и новых актеров.Слева-справа от двери стояли два шкафа в длиннополых плащах из черной кожи. Мне особенно запали их подбородки — как у щелкунчика были у них эти устройства. Только не как у того щелкунчика, который для раскалывания грецких орешков, а как у того, который для раскалывания кокосовых.И это были такие окончательные сейфы. Необратимые. Людей уже не сделать из этих гвоздей.Они стояли, скрестив руки на груди. А в каждой руке было зажато по стволу. По израильской волыне марки «Дезерт Игл». Не с алюминиевой рамкой, а другой модели — со стальной. Ни с чем их не перепутаешь. Классные машины. Начальная скорость пули четыреста тридцать шесть метров в секунду. Полкилометра за секунду. Такой вот орел пустыни. Попробуй убеги.Подумал, где они здесь берут под них патроны калибра сорок четыре Магнум?Но тут же и сообразил — да там же, где и всё остальное.А за столом, напротив Сереги, через открытый чемоданчик, набитый американской зеленью, дымил сигарой какой-то моложавый тип — лет двадцати пяти, не больше — в шикарном красном пальто. И с черным кашне, пропущенным под воротник.Парень был красив красотой «милого друга» — такие нравятся бабам, вернее, про таких мы думаем, что они нравятся бабам: нежная кожа, тонкая кость, породистость в чертах лица. И длинные пальцы тапера. Я сразу для себя и обозвал его Тапером.А еще у него были смешные усики, тонкие такие, ниточки просто, будто фломастером черным выведены. А волосы — тоже черные, конечно, — назад зачесаны и чем-то глянцевитым зализаны.Он сидел, вальяжно откинувшись на спинку стула и закинув ногу на ногу. Туфли… Да, шузы. Нереально остроносые. Черные блестящие остроносые шузы. Из тех, что бешеных бабок стоят.Я заметил, что парень хотя и держал себя пафосно — знаете, так сигару изо рта манерно, с пальчиком, поигрывая семью брильянтами в трех гайках, — но нервничал он. Не знаю, как я это понял. Может, по тому, как он пепел не на пол, а в ладошку стряхивал. Было в таком стряхивании что-то потное.О чем шла беседа, я поначалу не слышал. Я вообще поначалу думал, что все молчат. Мне показалось, что в будке стоит звенящая тишина. Потом я понял, что это не тишина звенела, а в голове у меня звенело. Эхо прошедшей войны. Это я понял, когда увидел, что народ-то рты открывает. Говорил народ. Вернее, Серега с этим, который с опереточными усиками. С Тапером.А потом и слух у меня появился. Щелкнуло что-то в ушах и пробило. Только мне казалось, что присутствующие говорят громким шепотом.И я услышал, как Тапер, кивнув на чемодан с американским баблом, предложил Сереге:— Тогда удваиваю.— И мои харчи? — поинтересовался Серега. Я понял, что нас пытаются купить.— Могу еще три лимона накинуть, по одному на брата, но это окончательная цена, — сказал Тапер.— И ключ от квартиры, — опять съязвил Серега.Тапер желваками поиграл, головой нервно дернул, затянулся сигарой и впился в Серегу колючим взглядом. А Серега в него. Тапер моргнул первым.— Серый, Андрюха очнулся, — сказал Гошка, сбивая напряг.Серега кивнул, мол, хорошо, и поинтересовался:— Как ты там, Дрон?— Уже здесь, — сказал я.— Ты чего орешь? — спросил у меня Гошка.— Ору? — удивился я— Орешь.— Со звуком что-то.— А-а, — понял Гошка и вдруг, потеряв ко мне интерес, спросил у Тапера: — А что мы с твоими бабками делать-то будем?— В каком смысле? — не понял Тапер.— Ну отвалишь ты нам здесь бабок, нас в свои колхозы вернут, но бабки-то тут останутся. Мы — там, бабки — тут. Какой нам с этого гешефт?— Есть отработанные схемы, — сказал Тапер, — спокойно можно лавэ эти к вам перебросить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85