Медленная музыка, соответствовавшая медленным поворотам комнаты.
прекратилась. Мелодичный удар прозвенел в воздухе, все цветные облачка
зашевелились. Розата встала, прижав к бедру узкую высокую лиру.
- Это меня, - сказала она. - Я подумаю, Сэм. Дайте мне несколько
дней. Вам может быть очень плохо со мной.
- Я знаю, что мне будет плохо с вами. Идите пойте свою песню.
Увидимся после карнавала, но не из-за ответа. Я знаю ответ. Вы придете.
Она рассмеялась и отошла от него, на ходу трогая струны и напевая.
Сэм видел, как вслед оборачивались восхищенные лица.
Прежде чем ее песня кончилась, он встал и вышел из вращающейся
комнаты, слыша за собой бархатный голос, певший жалобу сказочной
Женевьевы. Ни одной фальшивой ноты. Она блестяще преодолевала трудные
бемоли, которые придавали старой, старой песне ее минорную плаксивость.
- О Женевьева, милая Женевьева, дни приходят, дни уходят... - плакала
Розата, глядя на уходящего Сэма. Кончив петь, она быстро прошла в свою
туалетную комнату и набрала на коммутаторе код Шеффилда.
- Слушай, Джим, - быстро заговорила она, когда его смуглое хмурое
лицо появилось на экране. - Я только что разговаривала с Сэмом, и...
Если бы Сэм слышал это, он, вероятно, тут же убил бы ее. Но он,
разумеется, не слышал. В момент этого разговора он столкнулся со
случайностью, которая стала поворотным пунктом его жизни.
Этой случайностью была другая женщина в голубом. Прогуливаясь по
движущемуся пути, и набросила угол своего тонкого, как паутинка, платья,
на голову, как вуаль. Глаз Сэма уловил движение и цвет, и он остановился
так внезапно, что с обеих сторон люди столкнулись с ним, и один повернулся
к нему с ворчанием, готовый затеять ссору. Но тут он увидел гранитное
лицо, с длинными челюстями, с напряженными складками, шедшими от носа ко
рту, и без явной причины отвернулся, отказавшись от своей мысли.
Поскольку образ Розаты был по-прежнему ярок в его сознании, Сэм
посмотрел на женщину с меньшим энтузиазмом, чем сделал бы это несколькими
днями ранее. Но глубоко в его сознании ожило воспоминание, и он стоял
неподвижно, глядя на женщину. Ветерок от движения Пути шевелил вуаль
вокруг ее лица, так, что в ее глазах двигались тени, голубые тени от
голубой вуали в густо затененных голубых глазах. Она была прекрасна.
Сэм отбросил назад облако розового кораллового дыма, поколебался -
что совсем не было естественным для него, - затем решительным жестом
подтянул свой позолоченный пояс и пошел вперед большими шагами, по своей
привычке ступая мягко и неслышно. Он не знал, почему лицо женщины, ее
бархатное голубое платье обеспокоили его. Он забыл тот давно прошедший
карнавал, на котором впервые увидел ее.
Во время карнавала не существует социальных барьеров - теоретически.
Сэм в любом случае мог заговорить. Он подошел к ней по движущейся ленте и,
не улыбаясь, посмотрел ей в лицо. На одном уровне она оказалась выше, чем
он. Очень стройная, очень элегантная, с налетом грациозной усталости,
которая культивировалась в башнях. Сэм не знал, соблюдала ли она моду или
эта усталость и грациозность были естественны для нее.
Голубое платье плотно натянуто на футляр из гибкого золота, который
просвечивал сквозь прозрачную голубизну. Волосы ее - экстравагантный
каскад черно - синих локонов - окружали узкое лицо и собирались широким
золотым кольцом в корону на голове, спадая оттуда волной до самой талии.
Уши ее пронзены с обдуманным варварством, и в каждой мочке висит
золотой колокольчик. Это проявление общей моды на варварство. Следующий
сезон мог увидеть золотое кольцо в носу, и эта женщина будет носить его с
той же пренебрежительной элегантностью, с которой она теперь повернулась к
Сэму Риду.
Он не обратил на это внимания. Сказал спокойным голосом, каким
произносят приказы: "Можете пойти со мной" и протянул согнутую руку в знак
приглашения.
Она слегка отвела назад голову и посмотрела на него. Возможно, она
улыбалась. Определить это было трудно, так как у нее был деликатно
изогнутый рот, какой изображали на многих имперских портретах. Если она и
улыбалась, то надменной улыбкой. Тяжелый водопад локонов, казалось, еще
больше оттягивал ее голову назад.
Несколько мгновений она стояла так, глядя на него, и колокольчики в
ее ушах не звякнули.
В Сэме, на первый взгляд обычном приземистом плебее, как и все прочие
представители низших классов, второй взгляд открывал для внимательного
взгляда много кричащих противоречий. Он прожил уже около 40 лет со своим
всепоглощающим гневом. Следы ярости были на его лице, и даже отдыхая он
выглядел как человек, напряженно борющийся с чем-то. И это напряжение
придавало особую выразительность чертам его лица, сглаживая их тяжесть.
Другое любопытное обстоятельство - он совершенно был лишен волос.
Плешивость - довольно обычное явление, но человек, настолько лишенный
волос, вообще не выглядел лысым. Его голый череп казался классическим по
своему совершенству, и волосы выглядели бы анахронизмом на совершенной
изогнутости его головы. Большой вред был нанесен ребенку 40 лет назад, но
из-за плаща счастья причинили его торопливо и небрежно, так что прекрасной
формы уши, плотно прижатые к благородному черепу, отличные линии челюсти и
шеи, оставались линиями Харкеров, несмотря на все изменения.
Толстая шея, исчезавшая в кричащем алом костюме, была не
харкеровской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67