Мое поражение было вашей победой. Ваша победа была моей победой в моем поражении. С тех пор я совершенно уверен: сегодня последний вечер в Лейпциге, сегодня я получу ответ, которого добивался от вас все это время.
Постепенно я начинаю спрашивать себя, вдруг я ошибся. Скоро десять. Уже три часа я торчу у окна в кафе, и все еще никого на горизонте. Утром тоже царило странное спокойствие. Мы осматривали построенный в 1915 году, недавно отремонтированный Главный вокзал. Это задумывалось как завершающий аккорд нашего классного путешествия. И меня совершенно никто не трогал, словно в одностороннем порядке было объявлено перемирие. Я расценил это как затишье перед бурей. Между тем я начал опасаться, что ситуация разрядится, турбулентности улягутся, приоткрывшаяся маленькая мрачная щель сомкнется. И снова все будет так, словно ничего не случилось. Я открываю лежащую на столе газету. На Балканах снова падают бомбы. О Литтлтоне ни строки. Да и к чему? Любое напоминание — лишь пена чужого кошмара. Даже я смогу, как и все другие, уютно расположиться в этой зоне вечно прекрасной погоды с ее случайными грозами на горизонте. Научусь любоваться ими, как фейерверками. Перестану стремиться к тому, чтобы составить собственную картину мира, свое представление о людях. Моя жизнь продолжится. Даже после Лейпцига. Буду бегать трусцой, работать. Обрету спокойствие. Ведь у меня все хорошо. Я буду… У окна стоит Надя.
Прямо рядом со мной. Прислонившись лбом к окну, она почти касается моего отражения. Руки сложены козырьком над глазами. Пытается заглянуть внутрь. Идет дальше. Если я поспешу, то успею ее догнать.
Вон она заворачивает за угол. За ней.
Вот она. Бросилась бежать.
Лабиринт переулков.
Я потерял Надю. Но постепенно начал сомневаться, она ли это была. Я знаю, она стояла у окна. Теперь я гонюсь за фантомом.
Фантом вдруг оказывается позади меня. Надвигается. Может, все-таки она. Но я не видел у нее такой тренировочной куртки. Приближается. Я удираю.
Когда я нырнул в этот переход, она пронеслась мимо. Вероятно, всего лишь какая-то студентка, бегает трусцой по ночам. Снова заныла щиколотка, распухла видимо. Нужно бы прекратить абсурдную акцию.
Нет, я почти уверен — Надя в сопровождении нескольких друзей находится от меня метрах в пятидесяти. Там, дальше, где улица упирается в площадь перед Главным вокзалом, стоят еще несколько человек. Похоже, ждут ее. Или меня. Я пытаюсь ее догнать. Я должен наконец это узнать.
Площадь Вилли Брандта. Они куда-то исчезли. Главный вокзал? Больше им деваться некуда — на площади ни души. Я хромаю туда.
Внутри все бурлит. Универмаг в зале даже в это время напоминает пчелиный улей. Разверстые катакомбы на двух пересекающихся уровнях, связанные широкими эскалаторами. Отдельные магазины — как соты. Между ними, залитые ароматами и блистающим светом скапливаются человеческие тела. Ведут свои музыкально подсвеченные, непостижимые, говорящие хороводы, перемещаются дальше. Я хромаю вместе со всеми, в густой толпе. Иногда, на непреодолимом расстоянии, я, кажется, вижу в толчее того или другого из школьников. И его тут же поглощает масса.
Сажусь в один из лифтов. Стеклянная колба возносит меня от плещущего фонтана под стеклянный купол и выталкивает на поверхность.
Прислоняюсь к баллюстраде на первом этаже, заглядываю в бездну подо мной. Преисподняя. Подполье. Андерграунд. Сияющий дворец. Вон сквозь толпу молодых людей у входа в какой-то бутик пробирается Карин Кирш. Майк Бентц выходит из магазина грампластинок. Наташа Обермайер примеряет солнечные очки у стенда прямо подо мной. Она оглядывается, смотрит вверх. Не знаю, заметила ли она меня. Идет дальше. Не снимая очков. Встает на эскалатор, поднимается вверх, на первый этаж. Я иду за ней.
На пустой площади, где стоянка автобусов, неожиданное безмолвие. Я только что, перед боковым входом, потерял Наташу из виду. Она могла выбрать только этот путь. Другие наверняка где-то поблизости. Я пересекаю полукружие площади. Нога ноет. Должна же она где-то объявиться. Гютерштрассе. Унылая, безлюдная, теряется в темноте. Вряд ли она свернула сюда. Значит, направо, мимо футуристической стекляшки. На ту сторону большой улицы. Она явно ведет к центру. Типичные здания в стиле неогрюндерства, руины, расписанные иероглифами-граффити, окна по большей части выбиты. Резиденц-отель Виктора. Винтергартенштрассе. Передо мной вырастает обветшавшая высотка с медленно вращающимся двойным М на шпиле. До воссоединения — единственный символ Лейпцига. На огромных пронзительно ярких почтовых марках, мы собирали их в детстве. И вот я стою перед силуэтом высотки, вокруг которой теснятся люди. Молодые люди. На запущенном газоне между расхристанными кустами припарковано несколько машин. Молодые люди. Это могут быть они. Здесь что-то вроде стоянки. На заднем плане мрачное строение из бетона. Мимо марширует группа из трех человек. Присоединяется к остальным. Там, оказывается, стоят еще несколько группок. Сходятся и расходятся, выписывают круги. Хореография. Театр. Должно быть, это они.
Стою в тени на углу Резиденц-отеля, смотрю на них, а перед глазами — девочка из Литтлтона. Все больше людей собирается на площади, больше, чем я ожидал. Револьвер приставлен ко лбу. Что та девочка в Литтлтоне, что эта, не важно. Например, какие-то конкурирующие банды. Что если я случайно угожу в совершенно чужие дела?
Плевать. Охота закончилась, я знаю. Теперь я знаю и то, что меня ждет. Как выглядит ответ. Кто бы ни сбивался в толпу на площади, цель достигнута, позиция занята. Я все равно не могу идти дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79