За это время мы успели не только обсудить мельчайшие подробности моего пребывания в гостях у гадкого дядюшки-миллионера, избравшего в качестве хобби массовое умерщвление людей, но и поделиться друг с другом опытом своих реинкарнаций.
…Слегина откопали буквально на краю света — в ангольском провинциальном городке под названием Уамбо. Он был одним из немногих детей, рождение которых было зарегистрировано в местном бюро учета населения. Семья у него оказалась типичной для африканских стран: десяток сопливых братьев и сестер, мал мала меньше, отец, промышляющий карманными кражами на «черном рынке», и мать — женщина в три обхвата, тянувшая на себе весь воз домашней работы. Жили они в так называемом «тростниковом районе» — трущобах, по-нашему. Полуголая детвора весь день была предоставлена самой себе, и обезовцам, проводившим реинкарнацию, не понадобились особые ухищрения. Подкараулив Жулию — так звали носителя Слегина, реинкарнаторы завлекли ее с помощью шоколадки в свой пыльный фургон с надписью «Санитарная служба Анголы» и посветили в глаза волшебным «фонариком».
Первое, что сделал освобожденный Слегин, — обложил изумленных обезовцев трехэтажным. На чистом русском языке. Потом попытался раскидать их, но, будучи вовремя зафиксированным крепким захватом, сумел лишь плюнуть в морду неосторожно оказавшимся в пределах досягаемости. Все эти безобразия он творил потому, что ему мнилось, будто он не погиб во время попытки захвата Дюпона, а получил контузию и попал в лапы бандитов и сейчас находится в трюме судна, где его собираются пытать с применением неизвестных психотронных агрегатов…
К счастью, среди интернациональной бригады, действовавшей в Уамбо, нашелся один болгарин, который сумел объясниться с Булатом на русском языке. Второе везение Слегина заключалось в том, что реинкарнаторы проявили добросовестность и не поленились заглянуть в списки лиц, не подлежавших «дезактивации», где он значился под номером два после Дюпона.
Никаких проблем с вывозом «Жулии» в Россию у обезовцев тоже не возникло. Матери объяснили, что ее дочь больна очень заразной болезнью и ее следует изолировать в специальной клинике. Сорокадвухлетняя Тереза Моквеле тщательно исполнила ритуал рвания на себе волос и душераздирающих воплей на весь район по поводу несчастной судьбы ее любимой дочери, а потом, деловито утерев слезы подолом, попросила у «санитарных инспекторов» хотя бы по два кило муки, сахара и хозяйственного мыла в качестве компенсации за дочь. Заполучив выкуп, она дала понять, что дальнейшая судьба Жулии ее не интересует: выздоровеет — хорошо, пусть возвращается, чтобы выйти через три-четыре года замуж за местного торговца подержанными автомобилями, а если недуг окажется слишком серьезным, то не беда — у Терезы как раз достойная замена на подходе: «Видите мой живот, сеньоры?..»
«Тебе повезло, Слегин, — сказал я ему тогда. И в ответ на его недоуменный взгляд пояснил: — У тебя еще есть возможность вернуть этой девочке жизнь, когда погоня за Дюпоном закончится». Он скривился: «Нуты сказанул!.. Кому она будет нужна, эта Жулия, когда вернется к жизни? Опять в эту тростниковую трущобу, чтобы и дальше плодила нищету, рожая с тринадцати лет детей конвейерным способом по примеру своей мамаши? Или ты думаешь, что ОБЕЗ займется благотворительностью и возьмет на себя расходы по ее обучению и содержанию?» «А почему бы и нет? — спросил я. — Разве не естественно, что твои коллеги несут ответственность за тех, кого они использовали в качестве чернового материала для достижения своих великих целей? Неужели у нас государство настолько бедное, что не сможет обеспечить маленьких граждан, которые вынуждены второй раз влачить существование на этом свете?»
Разговора по существу у нас тогда не получилось. Булат почему-то распсиховался и стал кричать, что я рассуждаю, как эти лицемеры-писаки, которые любят выжимать из публики слезу душещипательными статьями о жестокости чиновников и безжалостности государственной машины. Что, мол, еще неизвестно, понадобится ли возвращать девочке Жулии жизнь, если наши усилия по поиску Дюпона не увенчаются успехом. Потому что это будет своеобразным садизмом — даровать кому-то жизнь за считанные дни до конца света…
И я не стал с ним спорить.
Что-то во всех нас изменилось со всеми этими трансформациями, понял я тогда. И скорее всего реинкарнация здесь ни при чем. Наши души остались прежними, но, оказывается, на самом их дне годами хранились, ожидая своего часа, самые разнообразные пороки и недостатки: черствость и равнодушие к людям, стремление к достижению своих целей любой ценой, умение забывать тех, кто когда-то помог тебе, и привычка жить только настоящим и будущим…
После этого разговора со своим некогда закадычным другом я принял за правило носить в себе свои мысли и сомнения. И никому не верить: ни внешне добродетельному Астратову, ни простовато-циничному Гульченко, ни высокомерно-любезному Шепотину. Мне все больше кажется, что они обманули меня и продолжают обманывать.
Взять хотя бы эту историю с «невозвращенцами». | Где гарантия, что они составляют всего два процента, а не больше? И действительно ли реинкарнаторы стремятся возвратить всех проверенных носителей в «исходное положение»? Нет ли в их деятельности некоей побочной линии, которую было бы грех не эксплуатировать? К примеру, Слегин упомянул о списке лиц, представляющих собой ценность для разоблачения и поимки Дюпона. А нет ли отдельного списка людей, представляющих собой иную и, возможно, не меньшую ценность для человечества?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135