Значит, то, что я принял за неловкость новичка, еще не привыкшего к слабости своих мышц, | в действительности было шоком узнавания…
Но зачем он проговорился Баринову, что я не тот, за кого себя выдаю? Опасался, что Раскрутка ищет не только его самого, но и всех его приближенных и решил пожертвовать мной, чтобы остаться в тени? Нет-нет, что-то тут не вяжется…
А если писатель ссылался не на него, то, значит, был еще кто-то, кто раскусил меня?
Ладно, разберемся…
Стараясь не поднимать шума (наверно, Слегину и прочим наблюдателям такие предосторожности кажутся забавными), мы пробираемся по парку, и в прогале между деревьями, освещаемом лишь светом полной луны, мой спутник внезапно останавливается и, повернувшись ко мне, хихикает: — Вообще, должен сказать, что вы были на грани провала… Ваше счастье, что они не знали моего настоящего имени. Хорошо, что я проявил осторожность!.. Знаете, как я им назвался? Семядубом!.. Если бы у обезовцев было побольше эрудиции, то они сразу бы смекнули, что «цвыль» по-старинному — «семя дуба»!.. Но где уж им, дуболомам!.. Так вот что мне казалось странным в поведении Дюпона! Он упорно продолжает обращаться ко мне на «вы», хотя, помнится, с настоящим Цвылевым он не церемонился… Что же заставляет его играть в вежливость? А что, если он давно раскусил меня и теперь «накручивает сюжет», как выражаются «раскрутчики»? В шахматной партии, когда над позициями одного из игроков нависает угроза, он может начать нервничать и допускает грубую ошибку.
Однако я, как неумелый шахматист, забываю об этом правиле. Я говорю:
— Послушайте, шеф, а я и сам не знал, что моя фамилия имеет ботаническое происхождение!..
Мои слова производят поистине магический эффект. Мой спутник замирает, словно оглушенный ударом дубинки по голове, а потом ошарашенно повторяет:
— «Шеф»? Ваша фамилия?.. И тогда я прозреваю.
Но он, хотя и на долю секунды, опережает меня. В руке его возникает металлический блеск. Не осознанно, а, скорее, инстинктивно я поднимаю перед собой левую руку, и в тот же миг ее обжигает пронзительная боль. Правда, мне удается ее превозмочь. Настолько, что правой рукой я перехватываю запястье своего противника и, кривясь от боли, из последних сил не даю ему нанести еще один удар ножом…
Откуда ни возьмись вокруг нас появляются силуэты с парализаторами наперевес, и лучи фонарей скрещиваются на нас, и раздаются крики: «Стоять! Брось нож!», и тогда он пинает меня в пах (я скрючиваюсь еще от одной боли) и освобождается…
А потом падает ничком, держа руку с ножом перед собой, и до меня доносится странный хлюпаюший звук, и остается лежать неподвижно, совсем неподвижно, неестественно вывернув тонкую шейку и раскинув ноги… Я склоняюсь над ним, пытаясь перевернуть его на спину, но в свете фонарей видно, что глаза его закатились под лоб, а потом ладонь моя пачкается горячей липкой жидкостью, и я не сразу понимаю, что кровь течет не из моей раны, а из груди лежащего.
Силуэты окружают меня, и кто-то берет меня под руку, и кто-то истошно кричит: «Врача! Быстрее давайте сюда врача!», а голос Слегина спрашивает: «Ты в порядке, Лен?.. Прости, мы не думали…»
И тут приступ, который я испытал недавно, повторяется, и мне становится совсем невмоготу, и я, вырвавшись из цепких объятий, отворачиваюсь и, дрожа всем телом, бреду на негнущихся, ставших будто фанерными ногах куда-то во тьму, ничего не видя и не слыша вокруг…
Глава 6. ЕЩЕ ОДИН УЛЬТИМАТУМ
— Значит, ты уверен, что это был не Дюпон? — спрашивает меня Астратов.
Вид у него — не ахти какой. Глаза красные, как будто он много плакал в последнее время. Но это вряд ли. Скорее, он просто давно не спал.
Я усмехаюсь:
— Юра, вы со Слегиным задаете мне этот вопрос уже в третий раз за последние двенадцать часов… Да, я уверен!.. Случилось то, чего мы не могли предположить, потому что таких совпадений в жизни не бывает! Мы оба принимали друг друга за своего шефа. Но я прикидывался Цвылевым, а он БЫЛ им в прошлой жизни!.. Конечно, в первую очередь в его смерти виноват я. Мне с самого начала надо было догадаться, что тут что-то не так… он же до самого конца меня на «вы» называл!..
— Да не казни ты себя! — машет рукой Астратов. — Что говорить: мы все лопухнулись по-крупному… Булату не следовало тебя пускать на эту встречу, и ничего бы не произошло. Все равно мы вычислили бы. что автором записки является Семядуб, а на допросе выяснилось бы и все остальное… Все дело в том, что последнее время мы судорожно хватаемся за первую попавшуюся соломинку.
Он делает паузу, а потом неуклюже шутит: — И вообще, все началось с Лабецкого! Это ему, разгильдяю, пришло в голову вызвать тебя по громкой трансляции. Неудивительно, что настоящий Цвылев был шокирован, узнав, что под его именем, отчеством и фамилией существует кто-то другой. Пока ты отсутствовал в Доме, он навел о тебе справки и убедился, что ты — не однофамилец, а самозванец. Видимо, сначала он заподозрил в тебе того, кем ты являешься на самом деле, — нашего человека, который маскируется под бывшего Слепого Снайпера. Он даже не устоял перед искушением проговориться о своем открытии Баринову… А потом ему пришло в голову, что его личность мог использовать в качестве прикрытия сам Дюпон, и тогда Цвылев решил: надо подготовить побег для шефа… А лаз под стеной он рыл по ночам обычной пластиковой детской лопаткой для игр в песочнице. Это я так, к слову…
Он умолкает, словно ждет моей реакции, но я молчу, и Астратов продолжает свой монолог:
— Интересно, знал ли он о том, какую участь Дюпон уготовил для планеты? Если нет, то куда он собирался бежать вместе с Дюпоном?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135