.. я иду!
Он сыт, - куда ему торопиться? Но в угоду профессору он спешит, даже
не повязывает вокруг шеи полотенца. Ясно - в чем профессору сомневаться
- он понюхал полотенце, оно пахло теплым ржаным хлебом. Профессор ухмы-
ляется и грозит женщине пальцем.
- Обманщики, обманщики!.. Старика обманывать... Голодного старика!..
Женщина тоже хитро ухмыляется и проводит ладонью по губам: они у ней
кровяные и плотные. Когда человек питается хорошо, разве будут бледные
губы? Она, повидимому, хвастается. А еще Дава-Дорчжи жалуется на от-
сутствие пищи!
Следовательно Виталию Витальевичу нужно самому спасать себя. Придер-
живая рукой борт шинели (пальто он давно променял на шинель. Пальто сей-
час все закапывают: Россия вся ходит в шинелях, - она мчится и воюет),
он торопливо бредет между Буддой, железной печкой и ворохами мокрой со-
ломы. Женщина сидит у подножья бурхана, глаза у ней закрыты и лунообраз-
но ее лицо.
"В былое время, если б он захотел есть... он бы купил". Он часто с
Дава-Дорчжи, что можно было купить раньше.
И все-таки Дава-Дорчжи его обманывает.
Ему жалко самого себя и он плачет. Он голоден, бос и одинок.
Здесь он возвращается к Будде. Он полагает, что думал давно о поступ-
ке, который он сейчас совершит. Началось еще в особняке графов Строгано-
вых, когда в первый раз увидел Будду. Или нет, когда Дава-Дорчжи мыл его
посуду и рассказывал легенду. "Дава-Дорчжи глуп и за пищу распускает
своих людей, он сыт и не может подумать о статуе".
Подпрыгивая, срываясь, для чего вставая на одну ногу, он скачет вок-
руг Будды. Ногти у него скользят и срываются - они до противного мягки.
А золотая проволока плотно вправлена в твердую медь и нет у ней конца,
за который ухватиться и потянуть. Он запирает дверь на болт, как ночью,
и запаляет коптящий, сильно пахнущий керосином светец. Он внизу, ножом
гыгена расковыривает конец проволоки и тянет. Проволока в углублениях
скреплена крошечными медными гвоздиками, он режет их, золото осыпается
мелкой пылью.
Ладони его мокры, проволока вырывается: он обматывает руку полотенцем
гыгена. Про женщину он забыл, - она вдруг визжит в углу. Он оборачивает-
ся, видит непомерно большой рот и на острых коленях грязный кусок цве-
тистого платья. Он грозит ей ножом. Рукой, завернутой в полотенце, тро-
гает ее губы и отскакивает снова к Будде. Рот ее под полотенцем, такой
же неуловимый, как проволока. Она смолкает - за свою жизнь она научилась
понимать приказания.
Меньше кулака получается плохо свернутый клубок проволоки. Он в углу
топором откалывает доску обшивки, всовывает туда проволоку и вновь заби-
вает гвозди. Ножом соскребает с полу искорки золота, их совсем мало,
можно пересчитать, он сыплет их в карман брюк.
Женщина скажет о случившемся Дорчжи и, продавая проволоку, гыген не
будет уже скрывать от Виталия Витальевича пищу и молоко.
Между пальцев сильно болит оттянутая проволокой кожа. Зачем же он
трудился? И Дава-Дорчжи может сделать то же самое, к тому же он моложе и
опытнее во всяких работах. Напрасно.
Но Виталию Витальевичу приятно чувствовать себя утомленным. Притом,
по понятию язычника, он свершил святотатство, едва ли Дава-Дорчжи решил-
ся бы сделать такое...
...Дава-Дорчжи возвращается поздно: поезд стоит на раз'езде и деревня
далеко в степи. Он приносит полкалача и доску, сорванную с забора. И с
радостью Виталий Витальевич думает, что другую половину калача гыген
с'ел дорогой. Половина делится на трое. Женщина молча наливает чай.
Сердце у Виталия Витальевича бьется неспокойно, и он ждет, как гыген
откинет раскалываемую доску и вскрикнет. Но женщина молчит. Опять в кос-
тях плавающая испарина и кислый запах под мышками. Он с'едает свою часть
калача.
- Чай пустой пить будете? - говорит Дава-Дорчжи.
Профессор виновато гладит кистью руки колено:
- Мне сильно хочется есть.
- Дело ваше.
Гыген роняет на пол оторвавшуюся от гимнастерки пуговицу. Он берет
лучину. Смолистая щепа загорается сразу, чтоб продолжить ее горение, он
подымает ее выше, над головой. Ищет на полу пуговицу. Смола капает ему
на рукав, он выпрямляется.
В Будде горят сотни лучин, брови у него мягкие и круглые.
Дава-Дорчжи вдруг вскрикивает:
- А-а-а...
Он сует другую лучину в печь и, треща искрами, подбегает к статуе.
Хватает пальцами лицо Будды. Надергивает шапку и вместе с горящими лучи-
нами выпрыгивает из вагона.
- Ага! - несется из пухлых, синих и розовых снегов.
...Вечер вязнет на твердых ветках берез. Темносиние березы, и в них
черным звоном звонит колокол проходившему поезду...
Виталий Витальевич ждет. Он застегнулся, повязал туго шею. Он готов к
допросам и аресту. Всегда устраивается не так, как думаешь. Если Да-
ва-Дорчжи нашел нужным доносить на него, как на вора, то стоит ли умал-
чивать об его офицерском звании? Если расстреляют, то пусть расстрелива-
ют обоих.
Внезапно Виталий Витальевич ощущает благодарность к женщине
Цин-Чжун-Чан - она смолчала и скажет о проволоке при допросе. Он берет
ее вялую руку и жмет. Она улыбается: у ней совсем молодое лицо и то-
ненькие круглые брови. Она слегка коротенькими мягкими пальцами касается
его лба и говорит:
- Ляр-ин!..
"Это, наверное, значит люблю или что-нибудь в этом роде", - думает
профессор.
Он ждет когда сильно заскрипит снег: люди, ловящие других, ходят тя-
жело и быстро. Сильно ноют плечи и зябнут руки. "Так он и не выменял ва-
режек".
Долго спустя, Дава-Дорчжи приводит трех мужиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22