Колокола на станции дребезжат морозно. Станционные колокола звонят
России похоронную. Профессор Сафонов сидит в теплушке рядом с живым воп-
лощением Будды - гыгеном Дава-Дорчжи. Гыген ест мерзлую брюкву и, одоб-
рительно кивая, слушает.
- Будет же что-нибудь выдвинуто в противовес этой неорганизованной
тьме, этому мраку и буре. Неужели же кровь и смерть? Неужели такое же
убийство, как и у них? Генералы будут вешать, расстреливать, грабить
коммунистов!.. Коммунисты будут восставать и расстреливать генералов, и
колокола будут звонить все меньше и меньше, буфера вагонов занесет
снег... Дава-Дорчжи?!
Сырые дрова горели плохо. Женщина забилась в ящик, глаза, - ресницы
их были бледновато-синими, - бледные от снега глаза она плотно прикрыла,
куда-то во внутрь. Профессор дал ей одеяло: гыген отвернулся. От холода
или от чего другого, ушли из теплушки, отстали еще четыре монгола, ос-
тался один Шурха.
Дава-Дорчжи и профессор Сафонов стоят подле дверей. Синяя тяжелая
ночь. Через сугробы, за соснами, в холмах - искры.
- Волки, профессор!
Виталий Витальевич думает о дровах. Но у всех заборов часовые. Их
кормят исправно, и они не разучились еще откидывать затворы. Крестьянам
не нужна вшивая и грязная солдатская одежда, они гонят: "зараза".
Греться только разрешают в хлевах, но кто их будет караулить: они могут
выпить молоко или отрубить у живой скотины ногу, - в хлева пускают ред-
ко.
Дава-Дорчжи берет зазубренный, соскальзывающий с рукоятки топор и ру-
бит сверху там, где написано суриком "осторожно".
Выходит из рогож, из стружек желтое, раскосое лицо и отпотело бла-
гостно улыбается вечной улыбкой на вечно теплый огонь.
Профессор снимает сапоги и, выжимая портянки, говорит:
- Я решил, Дава-Дорчжи. В противовес безглазой дикой тьме, мы выпус-
тим омытое европейской пытливостью, благословенное, настойчивое шествие
вперед... Я пока не знаю, куда... но хотя бы провести Будду через водо-
пад... мор и голод... Мне неизвестно, какие у вас мотивы для движения
вперед, у меня есть они: культура и цивилизация, мысль вечная и пьяная
всегда своей волей... я с вами!..
Дава-Дорчжи пальцем указывает женщине: возвратить профессору одеяло,
теперь тепло. Подвигая чайник на более раскаленное место покрышки, он
отвечает:
- Я так и думал, Виталий Витальевич!
Неделю они топят печь досками, которыми забит Будда. Через семь дней
видны его ноги...
Глава V.

Металл, распространяющий и благоухающий спокойствием.

Конфуций над рекой говорил: уходящее, - оно подобно этому, ведь не
перестает ни днем, ни ночью.
(Лунь-Юй IX, 16.)

Колокол толст, - непременно не звонок:
Ухо заложено, - непременно глухо.
(Юань-Мэй.)

События, описанные в настоящей главе, должны бы начинаться так: в
тьме, холоде и ветре теплушка несется вперед. Гыген, злобно махая топо-
ром, рубит ящик. Топор (писал уже) зазубренный: летят пахучие лохматые
щепы. Низенький, плечами немного скошенными, серо-бороденький человек,
намеренно кротко улыбаясь, подкидывает щепы в печь. Женщина и Шурха бо-
язливы: их пугает золотистое тело обнаженного Будды. И вышедший из сос-
новых досок, улыбкой лотоса приветствует снега и ветры.
Уходит из вагона Шурха. Гыген отворачивается, когда монгол сбирает
свои тряпки.
- Теперь вас некому караулить, профессор.
- Я сам караулю себя.
- В последнее время мне часто приходится опускать или отвращать свое
лицо, профессор. Это самая страшная из моих войн. Сможете ли вы себя
укараулить? Их тянет звезда и еще не знаю, что...
Будда сидит: его поставили так, когда вынимали снизу доски. Видны ве-
ероподобные украшения у его висков. Не потому ли Дава-Дорчжи щупает его
руку?
- Значит, действительно, профессор, тяжело, если решился уйти Шур-
ха... какие-то духи здесь помимо голода и мороза. Он был верней меня...
- Вы хотите сообщить, Дава-Дорчжи...
- Что мне сообщать! У него какие стада. Никаких... все же он был са-
мый верный из всех... вернее меня.
Дава-Дорчжи гладит руку Будды. Конечно, тело Будды светлее тела гыге-
на (оттого сквозь узкие тигровые глаза его - улыбка?).
Тогда как глава начинается не этим, а вот чем:
Виталий Витальевич вдруг ощущает в локтях внутреннюю легкую испарину,
словно кости, опустошенные, наполняются водой, теплой, как парное моло-
ко. Либо вкус парного молока приходит вперед того ощущения. Он смутно
помнит. В жилы еще куда-то (совсем трудно уловить) испарина взметывается
острой, пронизывающей ломотой и желудок вдруг крутит и трясет тело. Он
совершенно уверен, что Дава-Дорчжи, находящийся сейчас за спиной Будды,
ест там вместе с женщиной хлеб и масло. Пищу ему принес сбежавший монгол
Шурха, как выкуп за свой уход. Он, Дава-Дорчжи, жаден и даже не прожевы-
вает кусков, в то время, как Виталий Витальевич с весны этого года учит-
ся возможно медленнее жевать пищу. (Зубы нужно сжимать плотнее - вкус
пищи тогда долго держится в небе и деснах.)
Зато Дава-Дорчжи обещает в Монголии обильно кормить Виталия Ви-
тальевича: бараньим мясом, парным молоком и мягким весенним хлебом. Ви-
талий Витальевич поспешно идет вдоль Будды (действительно желтый металл
очень тепел). Дава-Дорчжи успел спрятать, он действительно скребет ножом
стену вагона. Он хитрый.
Профессор притворяется непонимающим. Он разводит руки, и ему трудно
их свести обратно: он опускает их вдоль тела. Необычайно длинны у чело-
века руки.
- Вы не думаете сегодня искать пищи, Дава-Дорчжи?
- Да, да.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22