Просто чудо, что ее доставили сюда живой.
Двери лифта открылись и мы зашагали к ее палате.
Остановились у двери.
— Каковы ее шансы? — я не узнал своего голоса.
— Мы делаем все, что в наших силах. Нам пришлось почти полностью заменить ей кровь, — он посмотрел мне в глаза. — Я взял на себя смелость пригласить священника. На случай, что она католичка.
— Нет, она принадлежит к англиканской церкви, — и я прошел в палату.
Медицинская сестра через плечо глянула на нас и отступила от кровати. Барбара лежала белая, как полотно.
Ни у кого я не видел такой белой кожи. Трубочки от капельниц тянулись одна — к ее ноздре, вторая — к локтевому сгибу. Я приблизился, взял Барбару за руку.
Мгновение спустя она почувствовала мое присутствие. Веки ее дрогнули, глаза открылись. Шевельнулись губы, но я не расслышал ни слова, Я нагнулся к ней.
— Не пытайся говорить, Барбара. Все будет хорошо.
Наши взгляды встретились. В какой уж раз меня поразила синева ее глаз.
— Стив, — выдохнула она. — Так жаль ребенка.
— Неважно. У нас будут другие.
— Правда?
— Конечно. Как только ты выберешься отсюда и немного окрепнешь.
Она чуть улыбнулась одними глазами.
— Я тебя люблю.
— И я люблю тебя, — от моих слов губы ее разошлись в улыбке. — Я всегда любил тебя. Ты это знаешь.
Но ответа не последовало. Возможно, она уже и не услышала моей последней фразы. Ибо я понял, что она умерла, лишь когда подошедший доктор осторожно высвободил руку Барбары из моей.
После похорон я заперся в квартире. Я ни с кем не хотел говорить, никого не хотел видеть.
Первые пару дней телефон звонил, не переставая. Но я не снимал трубку и дал команду швейцару никого ко мне не пускать. На третий день звонки прекратились. Даже с работы никто меня не беспокоил.
Я, словно призрак, слонялся по комнатам. Она все еще зримо присутствовала в квартире. Запахом духов в постели, одеждой в шкафу, косметикой в ванной.
Телевизор работал, но я даже не взглянул на экран.
На четвертые сутки непрерывной работы трубка перегорела, но заменять ее я не стал. Вот тут наступили тишина и покой. Мертвая тишина Как в могиле. Там, где лежала Барбара.
В тот же четвертый день звякнул дверной звонок. Я сидел на диване. Позвонят и уйдут. Но звон не прекращался.
Я встал, подошел к двери.
— Кто тут?
— Сэм Бенджамин.
— Уходи. Я не хочу тебя видеть..
— А я хочу, — проорал он. — Откроешь сам или мне выламывать дверь?
Я открыл дверь.
— Ты меня увидел, — и начал закрывать ее.
Но он уже вставил ногу в щель и навалился на дверь своими двумястами фунтами. Я отлетел назад вместе с дверью.
— Так-то лучше, — отдуваясь, он переступил порог, захлопнул за собой дверь.
— Что тебе надо? — пробурчал я.
— Пора тебе сбросить траур.
Я вернулся к дивану, сел. Он последовал за мной.
— Почему бы тебе не оставить меня в покое?
— Надо бы. В принципе, мне нет до тебя дела.
— Вот и хорошо.
— Но ты мне все еще нужен.
— Именно это и сказала мне Барбара.
— Правда? — он сощурился. — Она была умнее, чем мне казалось, — он прошелся по комнате, глянул на остатки еды на тарелках. — Когда ты ел в последний раз?
Я пожал плечами.
— Не помню. Если мне хочется есть, я звоню в бюро обслуживания.
— А выпивка у тебя есть?
— В баре. Наливай, сколько хочешь.
Он шагнул к бару, достал бутылку шотландского, наполнил до краев два стакана. Протянул один мне.
— Держи. Тебе надо выпить.
— Не хочу.
Он поставил один стакан на стол, вновь закружил по комнате, изредка прикладываясь к своему. А потом скрылся в спальне. Оттуда донесся какой-то шум. Я не сдвинулся с места. Но четверть часа спустя не выдержал и последовал за ним.
На полу лежала груда одежды. Сэм появился из ее гардеробной и добавил еще охапку платьев.
— Что ты делаешь? — завопил я. — Это же одежда Барбары!
— Я знаю, — он тяжело дышал, непривычный к физическим усилиям. — Но зачем они тебе? Или ты собираешься их носить?
Я наклонился и начал собирать юбки, блузки, платья.
Сэм вырвал их у меня из рук и грубо толкнул. Я попытался ударить его, но он перехватил мои руки, сначала одну, потом — вторую, и крепко зажал в своих.
— Она умерла! Умерла, и ты должен с этим смириться. Умерла, и тебе не вернуть ее к жизни. Так что незачем пытаться лечь рядом с ней в могилу.
— Ее убил я! Если б я не отослал ее, она бы не умерла.
Я был бы рядом с ней, когда это случилось.
— Возможно, ты ничего не смог бы изменить. Умирают все, каждый в положенное ему время.
— И это тебе известно, — с горечью бросил я. — Вы, евреи, похоже, знаете все на свете. Даже о смерти.
— Да. Даже о смерти, — голос его помягчел. Он выпустил мои руки. — Мы, евреи, общаемся со смертью шесть тысяч лет. И научились жить рядом с ней. Пришлось.
— И как же вы с ней живете?
— Мы плачем.
— Я забыл, как это делается. Последний раз я плакал в далеком детстве. Теперь я вырос.
— Попробуй, — упорствовал Сэм. — Тебе это поможет.
— Тебе придется научить меня.
— Я научу.
Он открыл дверь моей гардеробной, заглянул внутрь, взял шляпу, надел, повернулся ко мне.
Такой нелепый в шляпе, едва держащейся на макушке, с блестящим от пота, мясистым лицом, в очках в черной роговой оправе. Я едва не рассмеялся, но что-то остановило меня.
Передо мной стоял другой человек.
— На каждых похоронах и раз в год, на Йом-Киппур, День всепрощения, мы произносим особую молитву. Она называется Каддиш.
— И она заставляет вас плакать?
— Да, — кивнул он — Потому что молитва эта не только о твоих мертвых, но и о всех тех, кто умер со времен оных, — он взял меня за руку. — А теперь повторяй за мной: Yisgadal, v'yiskadash…
Он подождал, пока я повторю.
— Yisgadal, v'yiskadash…
Я увидел слезы, выступившие за стеклами очков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99