Испанская павана, походившая немного своей медлительностью на придворный менуэт (наслаждение наших бабушек), но более грациозная, представляла странный контраст с национальным танцем, который ей предшествовал. Один был весь – огонь, быстрота, непринужденность, другой – достоинство, медлительность, величавость. Первый олицетворял увлечение и силы танцующих, второй – грацию их фигур и величавость их поступи. В обоих танцах Кричтон был великолепен, особенно в последнем.Подойдя к королеве Наваррской с величавым и глубоким поклоном, он, казалось, испрашивал у нее дозволения быть ее кавалером. Маргарита, нарочно принявшая на себя надменный и величаво кокетливый вид инфанты королевской крови, отвечала на ту просьбу с пренебрежением, подавая ему кончики своих хорошеньких пальчиков. Тогда началось медленное, величественное шествие, давшее свое имя танцу и которое составляло его главную прелесть. Рука в руку, они прошли через всю залу, и никогда более замечательная пара не проходила перед восхищенными взорами зрителей. Величавой поступью, подобно королю, который идет принимать корону своих предков, продвигался Кричтон, и шепот восторга сопровождал каждый его шаг.Маргарита Валуа вполне была достойна разделять это торжество, но мы все-таки вынуждены сознаться, что большая часть рукоплесканий относилась к Кричтону.Королева Наваррская, как мы уже сказали, имела к этому танцу особенное пристрастие, тем более обоснованное, что выполняла его с неподражаемым искусством. Под его медленный такт зритель имел достаточно времени любоваться ее гордой величавостью и роскошной красотой. Во время отдыха она демонстрировала свое величие и свою царственную грацию, в оживленных фигурах, которые попадались даже и в этом плавном танце, – свое увлечение и свою пылкость, тогда как в фигурах, требовавших более величавых движений, она принимала то горделивое выражение, полное прелести, которым владела в таком совершенстве.– Клянусь Аполлоном! – вскричал Ронсар, как только утихли восклицания, раздавшиеся по окончании паваны. – Вся сцена, при которой мы только что присутствовали, напоминает мне одну из старинных легенд, в которых рассказывается, как волшебство старалось завладеть мужеством и храбрый рыцарь был на некоторое время порабощен прелестной чародейкой.– Конечно, прекрасная Альсина была только первообразом Маргариты, – сказал Брантом.– А Роланд – Кричтона, – прибавила Ториньи.– Или Рено, – продолжала Фосез. – Кричтон – самое точное воплощение рыцарства.– Ему потребуется более ловкости, чем Улиссу, чтобы разорвать сети его Цирцеи, – прошептал Ронсар.– Это правда, – отвечал Брантом тем же тоном. – Не без основательных причин говорил мне дон Жуан Австрийский, когда он в первый раз увидел ее несравненную красоту: "Так как ваша королева одарена скорее божественной, чем человеческой, красотой, то она будет иметь много случаев увлекать людей к погибели и не подумает избавить их от нее".Обращаясь после этого к фрейлинам, аббат громко прибавил:– Чего я никогда не мог понять во всех этих легендах, так это того, что странствующий рыцарь всегда желает освободиться из такой приятной неволи. Для меня это было бы пробуждением от сладкого сна. Ах! Дай-то Бог, чтобы еще жила какая-нибудь добрая фея, которой бы вздумалось завлекать меня! Вы бы тогда увидели, стал бы я сопротивляться ее очарованию.– Из всех приятных развлечений я предпочитаю бранль, – сказала Ториньи, услышав, что музыка заиграла прелюдию этого танца.– Вы никогда не бываете так прелестны, как в этом танце, сеньора Ториньи. Что касается меня, то я завидую Кричтону более за его успехи в танцах, чем за его успехи у женщин. Я не умел сделать никогда ни одного шагу.– Ложного шагу, хотите вы сказать, аббат, – прошептал Ронсар…В продолжение этого времени Кричтон и королева Наваррская медленно удалялись. Они не говорили, они не смотрели друг на друга, их сердца были переполнены: седце Маргариты – пылкой страстью, сердце Кричтона – волнением, которое легко понять. Он чувствовал пожатие руки королевы, он чувствовал биение ее сердца, но он не возвращал ей ее пожатия и его сердце не отвечало на ее страстный трепет. Казалось, внезапная печаль разлилась по его лицу, и так они продвигались вперед, вдыхая новые фимиамы лести от каждой группы поклонников, возле которых проходили.По их следам шли на некотором расстоянии три другие маски, но они не замечали их. Маргарита думала только о своем возлюбленном, а мысли Кричтона были далеко.Вскоре они вошли в маленькую прихожую, выходившую в переднюю входного зала. Комната эта, наполненная самыми редкими экзотическими цветами и увешанная по стенам клетками с белками, попугаями и другими птицами с яркими перьями, которых страстно любил Генрих, была в эту минуту покинута даже лакеями и тунеядцами, которые предпочитают подобные места.Маргарита с осторожностью осмотрелась вокруг и, увидев, что комната пуста, вложила маленький золотой ключик, который она взяла со своего пояса, в дверь, скрытую в стене. Дверь отворилась, показалась толстая портьера, влюбленные приподняли ее и очутились в полуосвещенной комнате, где их охватила горячая и пропитанная благоуханием атмосфера. В одном конце комнаты стояла бархатная скамейка для молитвы. Перед ней находилось золотое распятие. Над распятием – ''Мадонна" кисти Рафаэля, яркие краски которой были чуть видны при слабом свете двух повешенных с каждой стороны ламп, распространявших благоухания, эта комната служила молельней королеве Наваррской.Едва только влюбленные вошли в это убежище, как дверь без шума открылась позади них, потом снова закрылась, и три человека, украдкой пробравшиеся в комнату, молча остановились позади портьеры, складки которой, будучи слегка раздвинуты, дозволяли им видеть все, что могло произойти в молельне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132