Упомянуто было все: и ужасающая жара под землей, и дряхлые лестницы, и плохой воздух, и не соответствующее требованиям врачебное обслуживание. Был даже намек на сговор между Софи и ее дядей с целью получения финансовой выгоды, поскольку его лавка была единственной на всю округу, где шахтеры могли приобрести вещи, необходимые им для работы. Этого Коннор не писал, и кое-какие слова и фразы в остальном тексте не принадлежали ему. Они взяли основные факты, раздули и драматизировали их, придав докладу тон морального осуждения Они даже упрекали викария, не называя его имени, в том, что он допустил, чтобы «подобные прискорбные факты имели место» в его приходе. Коннор упомянул социальный состав и количество населения в приходе и прочее в том же роде, включая и то, что в нем имеются две церкви, англиканская и методистская. Редакторы журнала, все как один методисты, рьяные последователи Уэсли, ухватились за это, но не удосужились упомянуть о том, что методистский священник тоже «не предпринимал шагов» против опасных условий на руднике. Они выбросили и его рассказ о том случае два года назад, когда Кристи Моррелл спустился один в забой и спас жизнь Трэнтеру Фоксу.
Как ни ужасался Коннор, он вынужден был признать, что статья получилась впечатляющей. Даже убийственной. Она произведет именно тот эффект, на который рассчитывало Радамантское общество, – возбудит еще больше гнев рабочих и в то же время склонит наиболее неуступчивых членов палаты общин в пользу реформаторского законопроекта, который Шейверс предложит на следующей сессии.
По справедливости, Коннор должен был бы испытывать радость, ощущение победы. Он нанес удар по алчности и равнодушию, по тем безымянным владельцам предприятий и проходимцам, которых можно будет наконец (благодаря его усилиям) считать ответственными за смерть тысяч людей, включая его отца и двух братьев. Но вместо этого он чувствовал холодный страх.
* * *
– Все хорошо, Софи, не так ли?
– Конечно, все прекрасно. Почему ты спрашиваешь?
Энни Моррелл приняла из рук Софи бокал мадеры, отказалась от предложенных бисквитов и, пожав плечами, с улыбкой сказала:
– Не знаю. Так, без причины.
Но Софи было трудно обмануть. Голос ее проницательной подруги звучал вкрадчиво, и свой вопрос она задала, дождавшись, когда они отошли в сторону, чтобы никто их не слышал. Конечно, Энни заметила, что глаза у Софи припухли и в ее поведении сквозит какая-то рассеянность, хотя она и героически старалась сосредоточиться на том, что говорят ей гости. Но как бы ни были они близки, как бы ни доверяла она Энни, она не могла поделиться с подругой своей тайной, и не только потому, что обстоятельства препятствовали этому. В настоящий момент она решала самый важный и трудный вопрос своей жизни, и, пока не найдет окончательного решения, необходимо хранить молчание.
– Интересно, что задержало Онорию? – раздался за спиной голос Лили Гесселиус, да так неожиданно, что Софи вздрогнула. – Не дождь, это точно. В конце концов, мы могли бы пить чай и в саду, мисс Дин. – Лили имела привычку хихикать, как юная девица, что далеко не всегда было уместно. Она сравнительно недавно появилась в Уикерли, была значительно моложе своего супруга доктора, и злые языки поговаривали, что Лили обожает флиртовать, особенно с друзьями доктора.
– Дождь еще может пойти, – возразила Энни. – Когда ветер гонит облака с юга, можно ожидать любых неожиданностей.
Софи улыбнулась про себя тому, как Энни защищает ее, и ее тону специалиста по погоде в Девоншире, хотя Энни жила в деревне еще меньше, чем Лили.
– О нет, так не пойдет. – Три дамы обернулись на голос преподобного Моррелла, который направлялся к ним из другого конца гостиной. – Мы не желаем, чтобы дамы уединялись в уголке пошептаться о своих секретах, заставляя мужчин скучать одних. Я послан просить вас вернуться в наше общество.
Женщины заулыбались, понимая, что он шутит, но тем не менее присоединились к остальным гостям. В этом – весь Кристи, подумала Софи. Ему даже не нужно делать усилий, чтобы поднять людям настроение: он добивался этого одним своим присутствием. Софи украдкой взглянула на Энни и не обманулась в своих ожиданиях: у Энни в глазах появилось выражение глубокой нежности, как всегда, когда муж оказывался рядом. Софи никогда никому не завидовала, единственно, кто мог вызвать в ней это бессмысленное и мучительное чувство, так это чета Морреллов. Их счастье было необыкновенным и безусловным; весь городок видел это.
Они присоединились к капитану Карноку с супругой, доктору Гесселиусу, Маргарет Мэртон и ее родителям. Лили вновь подивилась, какая причина могла задержать Онорию и ее отца, и Карнок ответил, что, насколько ему известно, сегодня нет заседания в суде – он и дядя Юстас, как и Себастьян Верден, были мировыми судьями.
Миссис Джессика Карнок выглядела очень модно в элегантном зеленом платье и шелковой мантилье, небрежно накинутой на плечи. Софи вспомнила, что они с мужем недавно вернулись из Саутгемптона, куда ездили отдохнуть и развлечься; в программу, конечно, входили и походы Джесси по магазинам. Она, как обычно, ловила каждое слово мужа, несмотря на то, что сейчас он мучил доктора Гесселиуса воспоминаниями о военной кампании 1846 года. Доктор, человек со сдержанными манерами, лысый, в очках с толстыми стеклами, которые скрывали проницательный взгляд карих глаз, выдававший острый и живой ум, посылал жене улыбку, сопровождая ее незаметным жестом – поглаживая диван рядом с собой, призывая присоединиться к нему или, возможно, спасти от разговорчивого Карнока. Лили не видела или предпочитала не замечать его сигналы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123