Кэйко же видела перед собой стройного молодого человека с правильными чертами лица и ясным, открытым взором, своего ровесника, уже потому неопасного, юного воина, быть может являвшегося ей в тайных девичьих мечтах и снах. И все же он что-то почувствовал, обжигающее и зыбкое, и им обоим вдруг стало тяжело дышать. Между ними словно пронеслось странное пророческое дуновение весеннего ветра, пронеслось и заронило зерно первого робкого интереса.– У вас тут везде такие строгие порядки? – спросила Кэйко.– Не знаю, наверное, не везде, – ответил сбитый с толку Акира. То, что возмущало, удивляло и пугало Кэйко, казалось ему совершенно естественным и привычным.– А вы где живете?– Там, в долине. У нас усадьба… – Он неопределенно махнул рукой.Внезапно у него пересохло в горле. Он улавливал звук ее дыхания и видел, как ветерок шевелит тончайшую прядку волос у нее на лбу.– Не говорите никому, что видели меня здесь, хорошо?– Не скажу, – неразумно пообещал он и уже не мог отказаться от своих слов.Акира еще не разговаривал так ни с одной женщиной – никакого умничанья, безыскусность, простота и в то же время какая-то особая глубокая совместимость, душевная легкость.«Я должен ее уважать, – подумал он, – она вовсе не глупая, просто… другая. И красивая. К тому же именно ее, а не какую-то иную женщину выбрал для себя мой господин».Прошел праздник весны, были вспаханы и засеяны поля. По всем приметам год ожидался спокойный, с неплохим урожаем, без буйства стихий. Акира никуда не выезжал без особой нужды, был занят в усадьбе: по весне дел накопилось немало.Однажды под вечер он вышел за ворота и остановился. Горы таяли в голубом мареве, лучи низкого солнца печально золотили листву, где-то в вышине звенели голоса птиц. Акира не двигался, молчал и внимал спокойствию окружающего пространства.Внезапно юноша увидел, что кто-то приближается к дому. Это был нищенски одетый старик с серым лицом и ввалившимися глазами, судя по облику – странствующий монах. При нем не было никакой поклажи – только сучковатая палка. Незнакомец выглядел изможденным и передвигался с большим трудом.Акира без колебаний шагнул ему навстречу и, почтительно поклонившись, пригласил в свой дом. Старик остановился и внимательно оглядел молодого человека. Хотя нищий странник был невероятно дряхл и грязен, его взгляд оказался на удивление проницательным и острым.Коротко поблагодарив за гостеприимство, монах вошел в ворота, потом – в дом, как и подобает, сняв обувь и пробормотав что-то похожее на молитву.Акира был рад, что сегодня у них на редкость приличный ужин: хорошо сваренный рис, а к нему нимасу – мелко наструганная сырая рыба с овощами. Отомо-сан не нужно было ничего говорить: она быстро согрела воду для умывания, с привычной сноровкой расставила на циновке деревянные лаковые подносы.Некоторое время старик (он назвался Сёкэем) ел молча. Близилась ночь – в дом постепенно вползали бесформенные, бестелесные щупальца мрака, они слизывали со стен остатки красок закатного солнца. Акира и Отомо-сан чувствовали себя неловко и тоже не произносили ни слова. Наконец странник взял последнюю горсть риса и, прищурившись, сказал, словно ни к кому не обращаясь:– Много раз я видел этот край в своих снах, и вот теперь он предстал передо мной другим, не таким, как во сне, и не таким, каким некогда был наяву.– Так вы уже бывали здесь, почтенный Сёкэй? – промолвила Отомо-сан.– Даже больше – родился и жил. Теперь моего дома нет, как и некоторых других. А вот твоя усадьба уцелела, Отомо-сан. Хотя нельзя сказать, что ты живешь богаче, чем прежде.Женщина вздрогнула:– Кто вы?– Цусаки.Отомо-сан смотрела на него во все глаза.– Это какой же Цусаки, не тот ли…– Наверное, тот, – медленно произнес старик, отставив чашку. – Я монах лишь последние десять лет, а до этого был самураем, вот как этот молодой господин.Акира тревожно молчал.– Я чувствовал, что должен вернуться сюда, хотя и не хотел этого, – спокойно продолжал странник. – Душа звала меня, а разум был против. Сейчас наоборот: я понял, что поступил правильно, хотя не чувствую ни удовлетворения, ни покоя.– Как же вы жили все это время… – женщина замешкалась, не зная, как его назвать. – …Цусаки-сан?Он слегка улыбнулся – его лицо прорезали глубокие морщины.– Как жил Цусаки? По-разному. Бестолково, глупо. Без господина. Чаще – без дома. Хотя, пожалуй, господа-то были, а вот хозяин умер тогда, давно. Да и дом сгорел, настоящий дом. Сердце сгорело. Вот так.Глаза Акиры возбужденно блестели – он понимал старика, очень хорошо понимал. Он только хотел знать, почему этот человек не покончил с собой.Монах, казалось, прочитал его мысли.– Наверное, молодой господин, – как показалось Акире, собеседник произнес эти слова с еле заметной насмешкой, – намерен спросить, отчего я себя не убил? Отвечаю: потому что упустил время. Сражался, бежал от врагов, снова вступал в бой. А когда узнал, что произошло в хозяйской усадьбе, было поздно. Все утратило смысл. Я уже ничего не хотел, ни для чего не осталось сил.– А что это было за сражение? – спросил Акира. – С кем? Давно?Монах посмотрел на Отомо-сан:– Молодой господин нездешний?Голос женщины дрожал, а пальцы скребли циновку.– Это… мой сын. Старик покачал головой:– Я думал, Нагасава сделал из этой истории легенду. А оказывается, люди даже не знают, о чем идет речь!– Это было так давно, – с отчаянием и мольбой прошептала Отомо-сан.Акира встал, чтобы развесить москитные сетки. Стемнело. С улицы тянуло прохладой. Громко трещали какие-то насекомые. Ему не нравился этот разговор.К чему старик упомянул имя господина? Обрывать монаха было неприлично и расспрашивать – тоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72