– Мне было бы проще поверить, что ты сошла с ума, Мидори, – вдруг сказал Кандзаки-сан. – Ответь, зачем ты это делаешь?!– Я член клана, и, хотя я женщина, в моих жилах течет самурайская кровь!– Тебе известно, что, если все подтвердится, приговор будет очень суровым?На мгновение сердце Мидори пронзило щемящее чувство, и она прижала руки к груди.– Да, я знаю. У меня есть кинжал, и я последую за своим мужем.– А как же твоя дочь?– О ней позаботится Масако.Кандзаки долго молчал. Ему вовсе не казалось, будто мир перевернулся: за долгие годы он привык ко всякому. И все-таки в этот миг он подумал: «Жизнь… Она наносит нам раны, но они затягиваются, и, хотя рубцы порою болят, смерть от потери крови уже не грозит. Тем не менее ты никогда не знаешь, какой стороной она повернется к тебе!»А потом у него вдруг вырвалось:– Не этого я хотел, Мидори! Я уже стар, мои дни сочтены. Самураями командовал бы мой сын, а ты, наверное, еще могла бы родить ему наследника…– В том нет необходимости. У моего мужа есть сын – от женщины, которая живет в Киото.– Муж сказал тебе об этом?– Нет, я… узнала сама.Кандзаки-сан нахмурился. Потом глухо проговорил:– Иди, Мидори. Я велю послать за твоим супругом. – И прибавил после паузы: – Я понял: ты решила это сердцем и уже не отступишь.Он всю жизнь был воином, а быть воином – это далеко не то, чтобы просто быть человеком, и он никогда не произносил таких слов. Да и как можно произносить их в мире, где необходимость зачастую подменяет собой справедливость, а все твои размышления перечеркиваются простым приказом. И все-таки он произнес их, произнес, глядя на дочь, такую странную и холодную. Она словно замерзла посреди долгой зимней дороги под слишком сильным ветром. Так бывает иногда в сложном, длинном походе: хочется лечь в снег и заснуть – чудится, что тебя отогреет то, что просто неспособно согреть.Кандзаки-сан вызвал к себе Акиру. Он усадил его рядом. Налил саке. А потом очень спокойно и просто рассказал о том, что узнал от Мидори, впрочем не объяснив, от кого получил такие сведения.Акира был потрясен. Выходит, он совсем не знал своего приемного отца! Сейчас Кандзаки-сан должен был метать громы и молнии, говорить сурово, сухо, резко, должен стоять в окружении преданных ему самураев, а не так, мирно, по-домашнему пить саке наедине с человеком, преступившим закон и презревшим родство!– Так ты считаешь этого юношу своим сыном?– Я считаю его сыном князя Нагасавы.– Почему?– Я всегда так считал. Господин Нагасава воспитывал его с самого рождения, дал свое имя.– Ты не сказал мне тогда, много лет назад, о том, что у тебя была связь с наложницей своего господина!Акира кивнул.– Я знал, что этого не следует говорить. А потом я начал служить вам, стал вашим сыном и не видел смысла в таких признаниях.Кандзаки-сан налил себе еще чашку и медленно выпил.– Доволен ли ты нынешней жизнью? Считаешь ли, что получил то, к чему стремился?– Не знаю. Пожалуй, нет.– Я так и думал. – Он помолчал. Потом вдруг произнес: – Как бы то ни было, Нагасава нам более не опасен. Есть кое-что посерьезнее.– Чума?– Нет, не чума. Господин Сабуро поссорился со своим братом – не поделили земли. Значит, начнется новая война. – И прибавил: – Я думал, ты будешь с нами.– Я с вами, Кандзаки-сан! – осмелился произнести Акира.– Ты всегда старался быть с нами. Но не мог. И еще: с тем, что в себе, надо разбираться там. – Он приложил руку к груди. – А не здесь.Акира опустил голову. Он не мог спросить Кандзаки-сан, кто выследил, узнал и донес. Почему-то он сразу подумал на женщин. Аяко? Если только ее вынудили, заставили, запугали. Но опять-таки кто? Мидори? Акира представил ее точеное лицо, едва уловимую печаль во взоре, плавную неторопливость движений. В ней был какой-то стержень; казалось, никакие бури, тайфуны, войны неспособны затронуть спокойствия ее души. Мидори?! Нет, в это трудно поверить. Масако? Она никогда не задавала вопросов, мало о чем задумывалась и казалась несколько туповатой. Но Акире нравился живой, веселый блеск ее глаз, она умела создавать атмосферу уюта одним своим присутствием, рядом с нею было так хорошо отдыхать душой и телом. Масако?! Конечно нет.– Пока отправишься под домашний арест. Скоро я решу твою судьбу.– Кандзаки-сан! – Акира вскинул голову, и в его взоре сверкнуло отчаяние. – В Киото меня ждет один человек. Я обещал приехать. Позвольте мне это сделать. Я просто хочу предупредить. Я дам вам слово вернуться и вернусь.Кандзаки пристально смотрел на него. Он вспомнил выражение лица Мидори, когда та произносила свои последние слова. Мидори была не просто женщиной, она была его ребенком, а это другое. И потому он твердо ответил:– Нет. ГЛАВА 5 Если б заснуть,Не мучаясь напрасной надеждой!Сгущается ночь,А я все гляжу и гляжу:Луна склонилась к закату. Акадзомэ Эмон Этой мглистой ночиЛуна – иль судьбы моейКонец одинокий?Смогу ль ответить я,Что более беспросветно? Мать Митицуна Перевод В. Н. Марковой.

В эту ночь Кэйко не удалось заснуть, потому она вышла в маленький сад и стояла, глядя на горевшие звезды, скопление которых протянулось от горизонта к зениту. Эти негаснущие светильники, украшавшие таинственную небесную твердь, лишний раз напоминали о том, что человеческая жизнь, равно как и человеческая смерть, – ничто по сравнению с глубиной и величием вечности. Прозрачный воздух был полон торжественной тишины, изредка нарушаемой неведомыми шорохами, казалось доносившимися откуда-то с высоты.Над спящим миром плыла похожая на огромную жемчужину луна, плыла, заливая серебристым светом голые деревья и огромные мшистые камни в саду, и Кэйко любовалась ее безупречной формой и хрупкой красотой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72