Юноша вспомнил полыхающие пожаром клены и шорох листвы под ногами и немного грустное, полное смысла молчание своего странного спутника.– Наверное, да, – сказал он.Ито молча поднялся на ноги и отпер дверь.– Тогда идите! Я принесу вам меч.Кэйтаро встал с соломы – лицо напряжено, глаза широко раскрыты, волосы распущены по плечам в знак готовности к смерти.– Но господин приказал мне…– Вы выполните его приказ, но не сейчас. Видите ли, настоящий смысл жизни в том, чтобы следовать велениям неба и в то же время оставаться свободным.Ранним утром Нагасава вышел из дома и направился к пристройке в углу сада. Было тихо. В воздухе плавали клочья тумана, небо застилали похожие на гигантские перья снеговые тучи. Лицо Нагасавы было осунувшимся и бледным, а душу наполняло осознание безжалостной правды. Правда заключалась в том, что он совершил самую страшную ошибку на свете. Прежде он, случалось, говорил себе: «Наша жизнь – замкнутый круг. Так или иначе, мы без конца делаем одни и те же ошибки. Причина в природе каждого из нас». Вчера он пошел против своей природы.На побуревшей от крови соломе неподвижно лежал человек. Нагасава сразу понял, что человек совершил сэппуку, причем сделал это без помощника, обязанности которого состояли в том, чтобы, в целях облегчения страданий, своевременно перерезать самоубийце горло или отсечь голову.Нагасава долго стоял над телом того, кто был верен ему многие годы, предан всем сердцем, помыслами, душой. Потом произнес:– Не ты, Ито-сан. И не Кэйтаро. Это должен был сделать я.
Ранним утром Мидори вошла к отцу. Она договорилась о встрече еще вчера и сегодня не стала долго ждать. Она просеменила по комнате мелкими шажками, мягко шурша таби Таби – носки из плотной ткани с напальчниками, застегивающиеся на крючки вдоль щиколотки.

; ее плечи были согнуты, голова с тяжелым узлом волос на затылке опущена вниз, маленькие руки сложены на груди, а в глазах застыла глубоко запрятанная жесткая решимость.Кандзаки-сан пребывал в расслабленном состоянии, как часто случалось поутру; сидя в сером домашнем кимоно на простой соломенной циновке, он не спеша ел рис с маринованными овощами. В доме было прохладно, и перед ним стояла чашка хорошо подогретого саке. Дрожащее пламя металось в старой жаровне, его отблеск тускло освещал стены.– Мидори? Что привело тебя сюда в столь ранний час? Ты уезжаешь? Пришла проститься?– Я никуда не еду, отец.– Акира-сан передумал? Вы остаетесь?– Я остаюсь. Масако и девочки едут.– Он так решил? А твоя дочь тоже едет с Масако?– Кэйко остается со мной. Так решила я.– Ты? – Кандзаки-сан не понимал. – А что говорит твой супруг?– Он ничего не знает.Кандзаки свел широкие брови:– Разве ты не должна слушаться мужа?– Думаю, вы поймете, отец. – Мидори не меняла позы – плечи согнуты, руки сложены, голова опущена говорила очень спокойно и тихо. – Теперь я могу не слушаться мужа.Кандзаки молчал и смотрел на дочь как на помешанную, а она продолжала:– Мой супруг – шпион князя Нагасавы.Хотя выражение лица Кандзаки не изменилось, все-таки он спросил:– Давно ты об этом узнала?– Не очень.Кандзаки долго молчал. Наконец сказал:– Я знаю Акиру много лет и всегда был им доволен. Он не только твой муж, но и мой приемный сын, заменивший мне Сиро.– Сиро был совсем другим! – смело возразила она, поднимая голову.Кандзаки внимательно смотрел на молодую женщину. Мидори, старшая из его дочерей, была самой серьезной и рассудительной. Он никогда не сомневался в том, что у нее хватает ума скрывать свои чувства, будь то недовольство мужем или пылкая любовь к нему.Кандзаки знал: бывает, что-то долго гнездится на самом дне души, неосязаемое, темное, непонятное, а потом вдруг вырастает, поднимается, неожиданно становится слишком реальным, почти живым. Требует выхода, не дает дышать. Нечто подобное читалось сейчас во взгляде дочери, и Кандзаки чувствовал, что в душе Мидори затаилась тихая ярость.Мужчинам проще – у них в руках всегда есть меч. Что в таком случае делают женщины, Кандзаки-сан не представлял. Однако вряд ли они поступают так, как его дочь. Больше всего в этот миг ему хотелось отправить Мидори обратно к ребенку, приказать ей немедленно собирать вещи и ехать вместе с Масако, но ее обвинения были слишком серьезны, чтобы он мог от них отмахнуться. И все же предпринял еще одну попытку:– Возможно, Акира-сан и не похож на Сиро. Но я принял его как наследника и не жалею об этом.Мидори быстро проговорила:– Потому что не знаете правды. Это мой муж освободил пленника – он скрывал его в своем доме, а потом вывел за пределы крепости.Кандзаки-сан выпрямился и на мгновение застыл как статуя, а потом резко подался вперед и прорычал:– Откуда ты вообще знаешь об этом пленнике? Ты понимаешь, насколько серьезны твои обвинения?!– Понимаю. Откуда знаю? Я слышала ваш разговор с Като-сан. И после следила за мужем. Я всегда помнила о том, что прежде он служил у князя Нагасавы.Кандзаки-сан задышал прерывисто и тяжело.– Но ведь это коснется не только твоего супруга, но и тебя, и его детей! Всех нас!– Знаю. И если вы не хотите меня слушать, я пойду к князю Сабуро! А в свидетельницы призову Аяко!– Аяко? Она тут при чем?!– Все началось с того, что Аяко обмолвилась, будто видела чужой герб; как я полагаю, на доспехах того человека.– Где она могла видеть пленника?!– Не знаю. Возможно, она помогала моему мужу.Сердце Мидори сжалось, она затаила дыхание, увидев выражение отцовского лица. Но в ее устремленных в одну точку глазах было холодное упрямство – так смотрит готовый совершить самоубийство воин на безупречно сверкающую сталь клинка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72