Елизавета подскочила на кровати, ничего не соображая со сна, – и не поверила глазам, увидав полуодетого Кравчука со свечой в руке. Коротко стриженную голову его на сей раз прикрывал не парик, а ночной колпак с кисточкой, а вот слишком узкий и короткий халат не в силах был прикрыть всех устрашающих достоинств начальника тюрьмы.
Какое-то мгновение Елизавета неприлично пялилась на него, пока Глафира, решив, будто тать ночной явился похитить ее монашескую невинность, не завизжала при виде сего потрясающего зрелища так, что мертвого подняла бы из могилы. Елизавета вылетела из постели, схватила подушку и обрушила на Кравчука град ударов, чем несколько поколебала его решимость пройти дальше. А Глафира оказалась еще смелее, ибо она орудовала тем самым четырехсвечником, к которому примерялась Елизавета во время разговора с Араторном. Свеча Кравчука погасла, и удар Глафиры, по счастью, не достиг цели – его головы, не то монашенка нынче обагрила бы руки кровью. Раздался дробный, удаляющийся топот, и, когда Елизавета вновь засветила огонь и решилась выглянуть в коридор, Кравчука и след простыл.
Остаток ночи прошел мучительно: Глафира впала в истерику, а едва успокоясь, вдруг принялась допытываться у Елизаветы, бывшей хоть и гораздо моложе ее, но много опытнее, о подробностях и особенностях мужского телосложения, да столь пристально и заинтересованно, что едва угомонилась, когда за окном уже брезжило.
Елизавета же долго еще лежала без сна, не зная, то ли негодовать, то ли смеяться. Одно было для нее несомненно: Кравчук уже настолько осмелел, что одним этим визитом дело, конечно, не кончится. Она была далека от того, чтобы уверовать во внезапно вспыхнувшую страсть начальника тюрьмы, – скорее он искал расположения загадочной узницы для своей выгоды. Впрочем, какая ей разница, что движет хитрым малороссом? Надо избавиться от его приставаний раз и навсегда!
Да... но как это сделать?!
Елизавета ворочалась с боку на бок, но придумать ничего не могла, так и заснула уже засветло. Спала плохо и мало, встала измученная, злая, а когда хихикающая Глафира напомнила, что господин Кравчук с супругою уже ждут ее к завтраку (да, их благосклонность простерлась столь далеко!), стало и вовсе невтерпеж. Кое-как одевшись, рванулась в столовую, чувствуя: сейчас не выдержит – и наговорит начальнику тюрьмы такого, что никакое заступничество Араторна ее не спасет! Но стоило Елизавете увидеть Кравчука, в одиночестве восседающего за огромным, богато убранным столом, и услышать тяжелую поступь его супруги, уже доносящуюся из коридора, как ярость обратилась в ледяное, рассудочное спокойствие. Мысленно перекрестившись, Елизавета ринулась вперед и успела прыгнуть на колени Кравчука, обвить руками его шею и с отвращением запечатлеть на его потном лбу поцелуй, как раз вовремя, чтобы появившаяся в дверях Матрена Авдеевна смогла сие углядеть.
Сорвав с Тараса Семеныча парик, Елизавета нахлобучила его на себя и скорчила гримаску при виде начальниковой супруги, которая застыла на пороге столовой недвижимо, как несчастная жена Лота, даром что не оборачивалась, а пялилась вперед.
– Что это? – капризно воскликнула Елизавета. – Что это, Тараска? (Господи! Это же надо – Тараска! Да как у нее язык повернулся – изречь такое?!) Ты ведь обещал, что мы будем завтракать одни! Отошли свою толстуху прочь!
Матрена Авдеевна громко хрюкнула, словно ее ткнули шилом под ребро, но в обморок не упала, хотя побелела как полотно. Ринулась вперед с явным намерением стащить Елизавету с мужниных колен, однако та оказалась проворнее и спряталась за широкой спиной Кравчука, тараторя с видом наивным и наглым:
– Ты же нынче ночью, когда от меня уходил, обещал, что все переменишь! Обманул, стало быть? И меня, и ее враз обманываешь, распутная твоя душа?!
Матрена Авдеевна побагровела и замерла, тяжело дыша. Вид у нее был столь жалкий, что Елизавета как-то вмиг остыла к своей затее, смахнула парик и, водворив его на прежнее место, устало опустила руки.
– Ну, хватит придуриваться. Да успокойтесь, успокойтесь, сударыня! Никакого изгнания вам не приуготовлено, а супруг ваш нужен мне еще меньше, чем прошлогодний снег. Правда лишь в том, что он беззастенчиво меня домогается. Нынче ночью полуголым в опочивальню вломился! А мне его и одетым вовек бы не видеть, а не то что... – Она брезгливо передернула плечами и пошла было к двери, но тут Матрена Авдеевна с немыслимым проворством загородила ей путь – и отступилась, лишь когда Елизавета выхватила из рукава остро заточенный серебряный ножик, который успела незаметно прихватить со стола.
– Остерегитесь, сударыня! – просвистела сквозь стиснутые зубы. – И вы тоже! – Это адресовалось Кравчуку, хотя тот все так же сидел на своем стуле, будто приколотый, думая небось: «Что за ночка! Что за денек!» – Сами знаете, к чему меня мессир Араторн приуготовляет. А ежели не знаете, стало, он вас и вовсе ни во что не ценит и самомалейшего вреда, мне причиненного, не спустит вам. До той поры, покуда он не воротится, я сама себе хозяйка, сама госпожа – и собою распоряжаться вольна как хочу!
И, обойдя окаменелую Матрену Авдеевну, Елизавета решительно зашагала к лестнице, ведущей вниз, на улицу. Уже ступив на первую ступеньку, она услыхала грохот за спиною, да такой, словно рухнул буфет, – и догадалась, что госпожа Кравчучиха наконец-то хлопнулась без чувств.
* * *
Елизавета вышла на крыльцо с таким важным видом, что часовой не посмел ее остановить. Холодок сразу пробрал до костей, но она и не подумала воротиться за плащом, а, зябко поведя плечами, быстро пошла по двору, отыскивая глазами Данилу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110