Если бы сражение перешло на территорию Сербии, войска Милорадовича присоединились бы к русским. Однако Россию постигла неудача, она была вынуждена заключить тяжелый мир, потеряв Азов. Но в Сербии, особенно среди жителей пограничных областей, зародилось движение за переселение в Россию. Русское правительство поощряло его – особенно в пограничные с Крымом районы. Сербы размещались там как военные поселенцы, защищавшие русские земли от набегов крымских татар на побережье Днепра в так называемой Новой Сербии и Славено-Сербии.
Размах переселения обеспокоил венский двор. В 1752 году императрица Мария-Терезия издала указ, под страхом смерти запрещающий вербовать сербов для переселения в Россию... Однако семья Драгомила Костича переехала туда гораздо раньше! Вскоре она приумножилась: дочь Милена вышла замуж за русского небогатого помещика Георгия Афанасьева, который был настолько поражен красотой молодой сербиянки, что, не задумываясь, взял в жены бесприданницу-чужеземку.
Молодые жили счастливо, воспитывали сына. Однако взяла Драгомила Костича злая тоска – тоска по родине! Немилы были ему привольные малороссийские степи – спал и видел зеленые горы, стремительные реки, серые отары овец, заполонившие узкие проселочные дороги, красные черепичные крыши сербских домов... Начал старый Костич чахнуть от тоски, помирать начал. Что было делать? Георгий любил старика как родного отца, а потому продал свое имение, погрузил скарб на два воза – и семья Костичей-Афанасьевых пустилась в путь. Обратно в Сербию!
Долог, труден, опасен был этот путь, но радость Драгомила, жены его и дочки от встречи с Сербией все искупила. В деревне к северу от Банялуки построили большой дом на берегу Врбаса, занялись хозяйством, А Георгий, бывший человеком весьма образованным, решил положить начало новой сербской словесности, заменив церковно-славянский язык, доселе употреблявшийся в книгах, народным наречием. Памятуя уроки своего великого соотечественника Михайлы Ломоносова, он заимствовал из церковного языка лишь те богатства, которые соответствовали духу народа.
Его благородный труд остался незаконченным. Однажды, воротясь домой из поездки по окрестным деревням, где он записывал сербские сказки, Георгий нашел свой дом сожженным, как и остальные дома селения, а семью – убитою. Не осталось в живых ни одного человека, кто мог бы поведать Георгию, что и почему здесь произошло: то ли османы, в назидание другим, вырезали деревню, не выплатившую податей, то ли набежавший из-за границы отряд воинствующих католиков расправился с православными. На одной из обугленных стен был нацарапан мелом венец, сверкавший в солнечных лучах, словно серебряный, но тогда Георгий еще не знал, что это означает, а потому не обратил на него внимания.
День и ночь он рыл, не покладая рук, братскую могилу, в которой схоронил семью и соседей – а вместе с ними и того веселого, молодого мечтателя, каким был прежде. На время Георгий исчез, а потом стал появляться то у босняков, то у черногорцев, то у крушевичан, то у словенцев, то у любомирян, пытаясь зажечь по всей Сербии один большой костер народного восстания. Его и прозывали теперь так – Ватра, что означает Костер. Но очень скоро он понял: не добиться ему ничего, кроме небольших вспышек народного гнева, кроме организации то тут, то там гайдукских отрядов, которые расправлялись с турками, а потом вновь скрывались в лесах и горах, действуя разрозненно, а потому принося мало пользы освобождению Сербии. Георгий понял, что Сербия – это как бы весь славянский мир в уменьшенном виде. Ведь славяне были бы непобедимы, если бы смогли однажды преодолеть свою племенную неприязнь. Ни один славянский народ не может и не хочет признать над собой превосходство другого, относиться к другому с должным уважением – разве что к русскому, да и то – временно, да и то – когда сам в беде, ну а стоит подняться, собраться с силами, как норовит унизить и Россию, не понимая, что всякая междоусобица среди славян равно на руку и Европе, и Турции.
– В старину славянские народы составляли отдельные и независимые государства, но теперь многие из них находятся под властью чужих держав и чужих народов. Первая вина их падения была та, что они действовали раздельно и друг друга не поддерживали и что даже каждый из славянских народов сам по себе был постоянно раздираем несогласиями и распрями, – говорил Георгий, с горечью глядя на Алексея светлыми, усталыми глазами. – Другая вина была та, что они заимствовали от иностранцев многое такое, что противно было их духу. А все влияние Запада в том и состоит, чтобы отвлечь внимание славян от особенностей их культуры, уверить, что без западной культуры славяне – сущие дикари. Раскол славянства – самое желанное для Европы! Но везде оправдывается слово, сказанное нашим Спасителем: «Всякое царство разделившееся запустеет, и всякий город или дом разделившийся не устоит...» Одна вера спасает нас! Нельзя пророчить будущее; но как бог из глубины бедствий воздвиг русскую землю и, научив ее единству, дал ей могущество, так, быть может, перевоспитает и обновит он тяжелым уроком и прочих славян...
Алексей сидел как зачарованный. Впервые в жизни он – забияка, который был богат, а пуще всего дерзок, которому почти все с рук сходило, упрямец, с некоторых пор исповедующий только одну религию: «Если жизнь не удалась, то удастся смерть!» – встретил человека, оружием и силою которого было слово. И не слово прощения, как у священника, а слово-огонь, слово-кинжал, слово-выстрел. Алексей никогда не слышал ничего подобного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110