А спустя неделю, пишет Филиппи, командование 6-й немецкой армии вынуждено было заявить: «Характер угрозы нашим войскам со стороны главных сил 5-й армии русских по-прежнему таков, что указанную угрозу следует ликвидировать до наступления на Киев».
— Но сил для нанесения решающего удара у нас, к сожалению, нет, — продолжал командарм.
— Но у вас же три механизированных корпуса, — напомнил я. — Ведь ни одна армия фронта столько не имеет!
— Вот-вот! — подхватил командарм. — Когда соседи слышат о трех мехкорпусах, то завидуют: «Потапову, дескать, можно воевать». Но ведь вы не хуже меня знаете, в каком они сейчас состоянии.
Потапов называет цифры: в 9-м мехкорпусе (до 19 июля им командовал К. К. Рокоссовский, а теперь — генерал А. Г. Маслов) в строю всего три десятка легких танков, в 22-м мехкорпусе В. С. Тамручи — четыре десятка. У Н. В. Фекленко в 19-м — чуть побольше, около семидесяти, причем три десятка из них — средние и тяжелые, у остальных — ни одного такого танка.
— Если собрать вместе все, чем они располагают, то и на одну нормальную танковую дивизию не наберешь. Вот вам и три мехкорпуса! — с досадой посетовал Потапов. — Добавьте к этому, что машины за дни боев прошли свыше тысячи километров и по своему техническому состоянию требуют среднего или капитального ремонта, и убедитесь, что завидовать нам нечего.
— Но в других армиях еще больше оснований для жалоб…
— Да, да, — поспешил согласиться Потапов. — Вы, конечно, правы: по сравнению с армиями Музыченко и Понеделина мы выглядим значительно лучше.
Командарм пожаловался на тяжелое положение с боеприпасами, особенно с бронебойными снарядами: все, что успевают подвозить, сразу же расходуется — никаких запасов создать не удается.
— Да и как тут запасешься. С первого дня войны не выходим из боев, а сейчас вторую неделю беспрерывно контратакуем.
Помолчав, командарм уверенно, не без гордости, добавил:
— Ничего. Мы заставили фашистов бояться нас. К нам попадают письма вражеских солдат. Тон их становится все более грустным. Часто встречается фраза:
«Это не Франция». Теперь фашисты идут в атаку с опаской. Прежде чем соваться, перепашут всю землю бомбами и снарядами. Все чаще стараются поднять свой дух шнапсом. Шестнадцатого июля они цепь за цепью лезли на позиции нашего тридцать первого стрелкового корпуса. В рост шагают, орут во всю глотку. Покосили мы их, а десятка полтора захватили. Все оказались вдребезги пьяными.
Из кипы документов, лежавших на столе, Потапов выбрал письмо с приколотым листком перевода:
— Вот прочтите.
Неотправленное письмо принадлежало немецкому солдату Конраду Думлеру:
«Четыре года я в армии, два года на войне. Но мне начинает казаться, что настоящая война началась только сейчас. Все, что было до сих пор, это — учебные маневры, не больше. Русские — отчаянные смельчаки. Они дерутся как дьяволы».
Немецкий цензор, задержавший письмо, наложил резолюцию: «Странно. Думлер участвовал во многих кампаниях, был на хорошем счету».
— Ничего, — засмеялся командарм, — когда мы их еще сильнее поколотим, фашисты и не такое напишут.
Разговор коснулся связи. Я сказал Потапову, что командующий фронтом весьма озабочен нерегулярным поступлением информации из 5-й армии.
Командарм горько вздохнул:
— Мы сами страдаем от отсутствия связи. Управление войсками в условиях глубокого вклинения противника — проблема из проблем. Провода не протянешь, раций мало. Да и не научились мы еще как следует пользоваться радио. Из-за слабой натренированности в кодировании то и дело наши командиры прибегают к передачам открытым текстом, и важные сведения становятся достоянием противника. Но можете доложить командующему фронтом, что мы принимаем все меры для налаживания надежной связи как со своими войсками, так и со штабом фронта.
Такое же заверение я получил от начальника штаба армии генерала Д. С. Писаревского, с которым у нас состоялась долгая беседа.
Прощаясь, Потапов попросил меня передать просьбу начальнику инженерных войск фронта: прислать хотя бы 5 — 6 тысяч малых саперных лопаток.
— Бывает, захватим выгодный рубеж, а удержать его не можем: нечем окапываться, половина солдат не имеет лопат… А это вот передайте в политуправление фронта, — протянул он пачку документов. — Думаю, что пригодится.
Это был интереснейший материал: приказы и донесения гитлеровских генералов, дневники и письма немецких солдат и офицеров.
Вот дневник унтер-офицера 2-й роты 36-го танкового полка Альберта Шмидта. Запись от 21 июня — бодрая. Автор радостно смакует получение денег — аванса за завтрашнее вторжение на советскую землю. На другой день пишет: «В 8.00 выступили. Итак, началась война с Россией… Сегодня в 3 часа из 52 батарей мы открыли огонь». Далее записи совсем короткие: «Русские сражаются упорно…» «Наша рота потеряла 7 танков». А 25 июня уже первые выводы: «Никто из нас еще не участвовал в таких боях, как в России. Поле сражения имеет ужасный вид. Такого мы еще не переживали… Мы несем невероятно большие потери». В конце первой недели войны: «У нас много убитых и раненых». А последняя запись, относящаяся к 14 и 15 июля, предельно лаконична: «Дни ужаса!»
Еще отчетливее прослеживается перемена настроения в дневнике Карла Нойсера, унтер-офицера 5-й роты 132-го кавалерийского полка. «Прорван передний край, — радостно записал он в первый день войны. — Интересно, что будет дальше?» На следующий день чувствуется уже тревога: «Наше положение становится очень серьезным. Что еще будет?» 24 июня в дневнике появляются печальные нотки: «Могилы наших товарищей отмечают нашу дорогу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184