38-и армией командовал генерал-майор Цыганов, принявший ее у генерала Фекленко. Помнится, кое-кто удивился, почему С. К. Тимошенко выдвинул Цыганова на пост командующего армией, прикрывавшей важнейшее направление. Дело в том, что этому генералу раньше не доводилось командовать крупными соединениями. В 1935 — 1937 годах он был помощником начальника Тамбовского пехотного военного училища, а затем работал в Военно-хозяйственной академии. В июле 1941 года оттуда его направили на фронт, в распоряжение главкома Юго-Западного направления. Цыганова и использовали в соответствии с его опытом: назначили заместителем начальника штаба направления по тылу. Но маршал Тимошенко быстро разглядел в этом хозяйственнике задатки крупного командира и, когда представилась возможность, смело поставил его во главе армии. Главком не ошибся. Из Цыганова получился хороший командарм.
Генерал заверил, что сделает все, чтобы выполнить приказ, и признал, что действительно надо теснее взаимодействовать со штабом гарнизона города. Он обещал принять в этом отношении необходимые меры.
— Выправляем положение. Командир двести шестнадцатой дивизии сегодня ночью не только без разрешения оставил все кварталы, расположенные западнее реки Лопань, но и, что больше всего меня огорчило, выехал из Харькова вместе со штабом. При отходе дивизии за реку фашистам удалось невредимым захватить один мост… Правда, наши части не позволили врагу воспользоваться им, чтобы перейти на восточный берег, но положение остается напряженным. Я послал туда комбрига Жмаченко. Этот железный человек без приказа не уйдет из Харькова.
Представитель штаба фронта сообщил командарму, что главком особо предупреждает его, чтобы ни один важный в военном отношении объект не достался фашистам в целости. Генерал огорченно развел руками:
— Один объект уже достался им целехоньким, но остальные взорваны. Надеемся разрушить и захваченный немцами мост: сейчас по нему сосредоточен огонь значительной части артиллерии, брошены штурмовики и туда выслана диверсионная группа подрывников.
Беседа нашего представителя с командармом то и дело прерывалась телефонными звонками. Генерал Цыганов брал трубку, терпеливо выслушивал, отдавал распоряжения, не повышая голоса. Спокойно он разговаривал по телефону и с командиром 216-й дивизии, спрашивал, почему тот без разрешения отвел части на новый рубеж. Командир пытался убедить командарма, что, если бы он этого не сделал, дивизия была бы отрезана и погибла.
— Я ценю инициативных командиров, — глуховатым баритоном отвечал Цыганов, — и, возможно, вы правы, что отвели дивизию. В этом мы еще разберемся. Но вот тот факт, что вы вместе со своим штабом покинули Харьков и оказались чуть ли не рядом со штабом армии, бросив полки на произвол судьбы… Да, да, именно на произвол судьбы… Вы сами жаловались мне на острую нехватку средств связи, а разве в таком случае выгодно еще больше отрываться от частей?.. Вот этого-то, — голос командарма зазвучал по-отечески укоризненно, — и нельзя вам простить. Мне не хотелось бы вас обижать, но если бы я сам так поступил, то считал бы обвинение в трусости справедливым. Как видите, я не могу после случившегося оставить вас на дивизии. Одним словом, немедленно сдайте командование комбригу Жмаченко — и ко мне.
Я слушал товарищей и думал. Цыганов, как видно, отличается требовательностью, умением подчинить себе людей не только доверенной ему властью, но и железной логикой.
Слово свое командарм Цыганов сдержал. Его соединения стойко дрались за Харьков. За пять дней ожесточенных уличных схваток наступавшие фашистские дивизии потеряли половину своего состава. (Острые на язык корреспонденты метко окрестили эти бои «харьковским кровопусканием»). Гарнизон Харькова выполнил свой долг: он задержал превосходящие силы противника ровно на столько времени, сколько это требовалось по замыслу командования.
Когда я вечером 26 октября доложил маршалу донесение генерала Цыганова, он удовлетворенно кивнул:
— А все же утерли мы нос хитрой лисе Рейхенау *: не только не дали ему возможность устроить ловушку нашим войскам в Харькове, но и шишек ему набили, когда он напролом лез на харьковские укрепления!..
Главком склонился над картой.
— Ну а теперь мы с такой же твердой последовательностью начнем отвод войск на новый рубеж, — сказал он. — Весь штаб должен следить за точным выполнением плана. Вас это, товарищ Баграмян, касается в первую очередь.
…Всю ночь направленцы — офицеры, закрепленные за армиями и непосредственно осуществлявшие контроль за их действиями, — детально выясняли, как начался отход войск на новый рубеж. Все складывалось удачно: фашистская разведка прозевала, и, когда на рассвете гитлеровские дивизии возобновили атаки, главные силы наших армий были уже вне досягаемости вражеского артиллерийского огня. У немецкого командования не осталось уже никакой надежды на осуществление обходного маневра. Движение наших армий становилось все более планомерным и спокойным. Чувствовалось, что яростный отпор, оказанный фашистам на предыдущем рубеже, заметно охладил их наступательный порыв.
Ранним утром 27 октября, убедившись, что все фронтовые резервы сосредоточены в намеченных районах (2-й кавкорпус — у города Короча, 5-й кавкорпус — у Волчанска и 253-я стрелковая дивизия — у Сватово), я покинул узел связи, где провел почти всю ночь. Во дворе штаба мне повстречались люди в потрепанной одежде, давно не бритые. Партизаны, наверное, — они частенько заглядывали к нам. Лица их, однако, мне показались знакомыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184