придумал, вычислил, искусственно раздул. Что из того? Чем эта любовь хуже другой? И на чем та, иная, подлинная, настоящая, зиждется?
– Может, когда-нибудь поймешь.
– Никогда не пойму, потому что никогда не изменюсь. Буду всегда говорить с самим собой, буду всегда смотреть на себя со стороны, буду всегда, начиная, думать о конце.
– А я так не хочу.
– Взгляни на меня. – Витек вдруг остановил ее возле тележки мороженщика, к которой был привязан веревочкой намокший пес. – Ничего не видишь? Не видишь моей разбитой головы?
Только теперь он по-настоящему увидел ее огромные глаза. Их радужные оболочки походили на коралловые атоллы, пленившие прозрачную морскую воду, сквозь которую просвечивало дно, заселенное таинственными разноцветными существами.
– Я разбил башку из-за тебя и ради тебя.
– Не болтай глупости, – вспылила она и пошла вперед. – Ты теряешь чувство юмора.
– Могу себе это позволить. Здесь нет свидетелей.
– Ты всегда боишься попасть в смешное положение. Будешь бояться до конца жизни.
– Откуда ты так хорошо меня знаешь?
Алина чуть повернулась к нему. Витек уловил, что она слегка улыбается.
– Ведь я умру молодой. Поэтому вижу больше, чем другие.
– Пожалуйста. Можем потолковать о чем-нибудь другом.
– Ты снова не был в гимназии?
– Не был.
– И чем это кончится?
– Наверно, чем-нибудь кончится.
Трое офицеров-кавалеристов шли навстречу, небрежно перегородив тротуар. Длиннополые шинели, как зеленые сутаны, почти касались земли. Сабли, задевая серебристыми ножнами о шпоры, громко звенели. Поравнявшись с ними, все трое умолкли и впились глазами в Алину. Витек перехватил взгляд крайнего справа. Они сцепились глазами, Витек еще посмотрел ему вслед, и тот обернулся, недоумевая.
– Сукины дети, – проворчал Витек. Офицеры покатились со смеху, даже остановились у колоннады старинного особняка.
– Сукины дети, – повторил Витек и рванулся было к ним, но Алина придержала его за влажную руку и резко отдернула свою теплую ладонь.
– Только, пожалуйста, без глупостей. Очень этого не люблю.
Витек стоял, растерянно моргая. Из подворотни выскочила кошка и помчалась по улице, гремя привязанной к хвосту жестянкой от гуталина.
– Алина, чего тебе, собственно, надо? – тихо спросил Витек. – Что все это значит?
– Мне надо заглянуть в молочную. Зайдешь со мной?
Свернули в незнакомый Витеку закоулок. Он взял ее под руку, однако она мягко уклонилась, подумавши. Орда мальчишек бежала по деревянной брусчатке мостовой, частично уже сгнившей. Перед собой они катили заржавевшие печные вьюшки, удерживая их на ходу проволочными крюками. Это были их запряжки, это были их гоночные машины.
– Ты хочешь, чтобы я сделал какую-нибудь глупость?
– Лучше не делать глупостей.
– Мне теперь безразлично.
– Ты что-то придумал и хочешь втянуть меня в эту игру.
– Я должен тебе доказать?
– Мне жаль твоего рвения. Все это не имеет смысла.
Витек придержал ее за руку. Они стояли у высокой стены, по которой сновали крупные черные муравьи. Где-то неподалеку в конюшне ржал жеребец, взбудораженный весной.
– Почему не имеет смысла?
– Я действительно умру молодой. Только никому об этом не говори. Я уже привыкла к мысли о смерти и готова умереть. Жду ее каждый день. Каждую ночь мне снится, что умираю. И это чудесно. Ибо я вступаю в мир, совершенно не похожий на наш, мир с другим временем, с другим пейзажем, где сплошные неожиданности, а люди вроде бы похожи на настоящих, но совершенно иные. Это мир глубоко волнующий, притягательный в своей неизъяснимой сладости. И эту сладость я ощущаю так отчетливо, прямо физически, всем своим естеством от пальцев на ногах до корней волос, потом просыпаюсь, и сладость эта угасает во мне долго-долго, прежде чем усну второй раз на рассвете, чтобы увидеть во сне какие-то обрывки обычных, нелепых, досадных, очень земных событий. Это здесь, войдешь со мной?
Алина толкнула стеклянную дверь с муслиновыми шторками.
Они очутились в небольшой молочной с темным каменным полом, от которого тянуло холодом подземелья. Стояло здесь несколько круглых мраморных столиков на ржавых ножках из арматуры. У стены поблескивала шеренга оцинкованных молочных бидонов. На прилавке возвышалась глыба золотистого масла, в большой корзине из корней сосны лежали румяные булочки, называемые кайзерками, и могло показаться, что от них исходит ласковое тепло пекарни. В воздухе стоял кислый запах творога, смешанный с тем восхитительным ароматом свежего масла, которого теперь уже никто не помнит.
Витек задержался у дверей. Алина вернулась к нему со стаканом, наполненным белой жидкостью. Пила ее мелкими глотками, прищурясь, с явной досадой.
– Может, это волшебный эликсир, который превратит тебя в добрую прорицательницу?
– Нет, это всего лишь козье молоко. Я должна пить его ежедневно, так придумал отец. Но часто стараюсь забыть.
– Сегодня вспомнила, чтобы навсегда соединить меня с козьим молоком.
Алина улыбнулась, рассеянно глядя в окно, за которым низко над землей мчались почерневшие от внезапного похолодания тучи.
– Возможно. Возможно, хочу, чтобы ты стал мне противен.
– Вижу, есть какая-то надежда, – прошептал Витек.
– Мне не надо верить. Я очень люблю врать.
– Это грех.
Она словно очнулась, мимолетно взглянула на Витека и снова пригубила молоко, пахнущее шерстью и дикостью.
– Да, это грех.
– Какая ты на самом деле?
– Ты же знаешь.
– Откуда мне знать?
Она отставила стакан на мраморный столик. Кончиком языка слизнула молоко с губ, к которым она словно бы постоянно прижимала цветы вереска.
– Ведь ты же за мной подглядывал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66