Просто думаю о тебе. И готова на все.
Городская парочка, держась за руки, сбегала по противоположному склону в дубняке. Они все еще подыскивали местечко для своей любви и не могли найти в этот ненастный день.
– Что это значит? – спросил он тихо.
– Вот именно. Это значит – все.
– А моя звезда погасла. Мне незачем жить.
– Нам обоим незачем жить.
– Погасла моя звезда. Звезда самого знаменитого врача на свете. Я должен был искупить вину без вины виноватого отца.
– Дай мне руку. И слушай. Грядет война. Она все переменит. Сотрет с земли прежнюю жизнь, посеет новую. Может, стоит подождать?
– В данную минуту мне совершенно безразлично, будет ли война, нет ли. Объясни мне, как могло такое случиться? Почему Бог, судьба, случай врезали мне обухом в лоб? Почему так подло, внезапно, без предупреждения?
– А может, все-таки стоит жить дальше, переждать трудные времена, чтобы потом со снисходительным недоумением вспоминать эти мелкие осколки поражений и удивляться тому, что когда-то они столько значили для нас, хотя так мало оставалось до рокового шага?
– Ты права, меня снедает амбиция. Я смертельно болен амбициозностью. Я бессмысленно страдал всю жизнь.
– Я никогда не упрекала тебя в амбициозности.
– Ты права. Я болен. Я болен максимализмом. Все или ничего.
– А если это просто истерия?
– Истерия тоже прекрасная болезнь. Она дарует благостную, тихую, сладостную смерть.
– Что с тобой произошло?
– А что с тобой творится? Почему ты околдовала себя и меня, нас, кому было суждено явить миру настоящих влюбленных, первых от сотворения мира?
– Мы околдовали друг друга.
– А меня уже все поздравили. Мать ждет с праздничным ужином. Развязала узелок, свой заветный сейф, и пересчитывает деньги, отложенные на плату за университет. Как это получилось, почему именно меня постигла такая кошмарная катастрофа? Нет, я не позволю столкнуть себя в сточную канаву.
Алина коснулась холодной, мягкой ладонью его волос.
– Я вместе с тобой пойду на дно.
Он рывком отстранился.
– Из жалости?
– Ты прав. Дождь красный. Оттого, что заходящее солнце показалось из-за туч. Слышишь, снова эти цимбалы?
На том берегу реки у подножья холмов стлался прозрачный синий дым, сочившийся из трубы старой усадьбы. Солдаты уже скрылись в потемневшей зелени возле Пушкарни.
– Кто-то за нами подглядывает, – шепнул Витек.
– Откуда?
– Из кустов орешника.
– Это Рекс. Иди сюда, теленочек, позабавь нас.
Но пес лежал неподвижно в гуще влажной листвы и напряженно смотрел на Витека.
– Может, мы тоскуем по самоуничтожению?
– Не знаю. Скорее всего, мы объелись литературой. Наше поколение отравлено вымыслами.
– Таким образом общество подготовилось к войне.
– Плевать мне на войну. С меня хватит собственной беды.
Под ними, на дне оврага, вздыхала Виленка. Она несла теперь мутную, бурую воду и крошево мхов, трав и изломанных веток. Дождь лепетал бездумно.
Они обнялись, чтобы согреться. Сквозь белую блузку боязливо просвечивала кожа худеньких плеч. Витек взглянул ей в глаза, бездонные, как лунные кратеры. Ощутил горячее дыхание на виске.
– Давай отравимся окончательно.
– Что ты сказала? – переспросил Витек, пытаясь собраться с мыслями.
– Давай убьем друг друга. Ты меня, а я тебя.
– Не боишься вечности, которая впереди?
– С тобой я ничего не боюсь.
Свист паровоза бесконечно долго умирал у каменной стены города. Собачьи глаза рдели в кустах орешника. Какая-то птица наискось пролетела под ними, словно отыскивая что-то во вспученной реке.
Алина беззвучно шевелит губами, но он разгадывает смысл неизреченных слов.
– Раздобудешь для меня яд?
– Для себя я давно приготовил. Словно шпион-инопланетянин.
– А я поднесу тебе яд, безболезненный, как приворотное зелье. Лучше уж умереть от любви.
– Да, лучше всего умереть от любви. Пусть далее выдуманной.
– У нас все выдумано. Я придумала тебя, а ты – меня.
– Разобьем вдребезги наши выдумки на грани небытия.
– Я приду утром в этот же час в белом платье.
– Почему в белом?
– Потому что сначала мы обвенчаемся. Такова моя воля.
– Обвенчаемся по любви. Но я тебя почти не знаю.
– И уже никогда не узнаешь.
– Может, узнаю, если Бог простит.
– Если Бог есть, то простит.
Они становятся друг перед другом на колени, промокшие насквозь от дождя. Снизу уже медленно подымается вечерний холод. В старинной усадьбе, неизвестно кем обжитой, вспыхивает розовым светом первое окно. Цимбалы звенят тихонько, как телефонные провода.
– До завтра, любимый.
– До нашего последнего полдня, любимая.
– До последней нашей минуты.
– До начала бесконечности.
Витольд бежит по лугу, вымоченному дождем. Влажные высокие травы хлещут его по ногам. Ему хорошо и тепло.
– Я уже никогда не получу работу, не потеряю ее. Никогда не простужусь холодной зимой и не буду с трудом выздоравливать до самой весны. Никогда не похороню родной матери и не убаюкаю на руках новорожденного ребенка. Никогда не буду страдать и не порадуюсь отсутствию страданий. Никогда не узнаю правды и никогда не испытаю жгучей тоски по правде.
Пес-великан по имени Рекс бежит за ним по лугу, словно по илистому дну пруда, и лает в отчаянии.
* * *
Верность до гробовой доски . Нам сообщили из Львова о беспрецедентном случае привязанности животного к человеку. Отставной чиновник казначейства приручил ворона. Птица ежедневно прилетала на балкон к пенсионеру и проводила там долгие часы в дружеских играх с престарелым хозяином. Соседи свидетельствуют, что ворон пытался даже научиться человеческой речи. Неделю назад пенсионер скончался от воспаления легких и был погребен на местном кладбище.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66