Михаил Иванович Калинин произносил поздравительную новогоднюю речь. А когда его последние слова слились со звоном кремлевских курантов, десятки рук потянулись друг к другу с кружками, чашками, стаканами:
– За победу!
Мы понимали, что враг будет драться с яростью обреченного. Но мы также знали, что исход великой битвы уже предрешен. И эта глубокая вера в победу придавала нам новые силы, питала неукротимое желание скорее принять участие в боях. Теперь мы будем бить врага на его собственной территории, но когда именно?
Наконец-то, дождались. 14 января части 2-го Белорусского фронта с двух плацдармов, расположенных на западном берегу реки Нарев, – в районах Рожан и Сероцк – перешли в решительное наступление.
Задолго до рассвета мы уже были на аэродроме. Погода испортила наше настроение. Разыгралась такая метель, что, казалось, ей не будет конца. Всю ночь личный состав БАО готовил взлетную полосу, но ее тут же заносило снегом. Уже рассвело, а пурга не прекращалась.
У каждого летчика на карте нанесены ЛБС и цели, проложен маршрут полета – все готово… А лететь нельзя. В землянке не сидится, и мы гурьбой вышли на мороз. В лохматых унтах, просторных меховых брюках и таких же куртках летчики вглядывались в белую сплошную бездну, выискивая хоть какой-нибудь кусочек просветлевшего пространства. Но его не было и в помине.
Угнетала мысль, что нашим товарищам, ведущим бой на земле, очень трудно без помощи авиации и особенно без нас, штурмовиков. Мы не могли действовать ни 14, ни 15 января. Но за эти два дня даже без авиации наши наземные части прорвали первую полосу обороны противника и вышли на его вторую оборонительную линию, проходившую по реке Ожиц.
В ожидании хорошей погоды летный состав отдыхал. Вряд ли кто спал, но в землянке царила тишина, лишь за маленькими замерзшими окошками по-прежнему бушевала метель.
Вдруг послышался сначала еле уловимый, а затем все более отчетливый гул По-2. Вскоре он пророкотал над самой землянкой и сразу умолк. Сомнений не было: «труженик фронта» пошел на посадку.
– Кому не сидится в такую погоду?
– Наверное, дивизионный самолет связи почту привез.
Через некоторое время в землянку вошли два незнакомых летчика. Все поднялись со своих мест. Оба незнакомца были молоды, их раскрасневшиеся в полете лица пылали. Один из них – красивый, с черными усами, показался мне знакомым, чем-то вроде похож на Михаила Кузнецова.
Но Михаил никогда не носил усов. Нет, это не он… Или он? А летчик с черными усами направился прямо ко мне.
– Здоров, Кузьма! Ты что, чертяка, не узнаешь?
– Миша… друг! Здоров!
Мы крепко обнялись под общие радостные возгласы. И пошли воспоминания. Много воды утекло с той поры, как Михаил Кузнецов в одном из воздушных боев был тяжело ранен и отправлен в госпиталь. Я ничего не знал о его дальнейшей судьбе. И вот он здесь, рядом со мной! Летчиков-однополчан, с которыми Михаил воевал, уже почти никого нет, теперь одна молодежь. И после обычных расспросов я представил товарищам старого друга.
– А это мой штурман, – представил он своего товарища.
Мы уселись на сбитых из досок нарах, покрытых соломой. Мне все еще не верилось, что рядом со мной Миша Кузнецов.
…После госпиталя он снова ушел на фронт. И не куда-нибудь, а на самый передний край. На штурмовике летал над Курской дугой. В одном из очередных вылетов Михаила снова сбили. И снова ранение. Госпиталь. А после выздоровления с болью пришлось расстаться с любимым «ильюшей». Но мог ли он вообще расстаться с небом? Это было не в его характере. Летать на чем угодно, на любом самолете, но только летать.
Ему предложили, на первый взгляд, не боевую, но в то же время очень ответственную работу: летать с командующим Войска Польского. Михаил считал для себя священным долгом выполнение любого задания, которое перед ним ставится партией. И он перешел на По-2.
Как-то Кузнецов прочитал очередную сводку Совинформбюро, в которой упоминалась наша часть. Судя по району боевых действий, родной полк находился где-то недалеко. Пять раз приземлялся Кузнецов на разных аэродромах и вот, наконец, нашел сто третий. Незаметно промчалось время.
Метель не унималась. Когда Кузнецов запустил мотор, я залез на плоскость самолета и еще раз крепко пожал руку другу.
Взлет – и самолет скрылся в серой мгле. Я остался один. Порывы ветра бросали в лицо колючий снег, но я не чувствовал этого, еще долго стоял и смотрел туда, где скрылся самолет Миши Кузнецова.
Сведут ли еще когда-нибудь нас вместе пути-дороги? Война… Как беспощадно повернула ты судьбы людские…

* * *

В районе населенных пунктов Красносельц, Равы, Лесне противник, сосредоточив большое количество танков и штурмовых орудий, бросался в ожесточенные контратаки против наших наступающих частей, стремясь задержать их продвижение и свести на нет первоначальный успех. Наши наземные части требовали помощи штурмовиков.
Наконец метель утихла. Но сильная поземка сковывала действия штурмовиков. Даже во время сбора аэродрома уже не видно. Сквозь круговерть стелющейся под нами метели с большим трудом просматривались населенные пункты. В районе цели погода несколько улучшилась, и мы увидели, что из центра Красносельц по расположению наших войск ведет интенсивный огонь батарея полевых орудий. Пикируем одновременно всей четверкой. Сбрасываем бомбы. По этой же цели бьет и четверка Корсунского, а станция наведения уже дает новую цель.
– Бейте танки в роще, что севернее вас…
Заходим на рощу. Здесь большое скопление танков и бронетранспортеров. На нас обрушился сильный зенитный огонь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103