его, оказывается, контузило, и он не слышал самого себя.
Подошел трактор, взял машину на буксир и только тронулся с места, как самолет на глазах у всех нас развалился пополам. Только через несколько дней у Трухова постепенно начал восстанавливаться слух. «И не везет же Андрею», – подумал я, глядя на изувеченный самолет и оглохшего летчика. И я вспомнил его рассказ об одном вылете на Кубани 30 июня 1943 года. Был он тогда в 210-м штурмовом полку, которым командовал прославленный ас, гроза гитлеровцев гвардии подполковник Николай Зуб.
…Над целью, откуда ни возьмись, появились два немецких истребителя «Фокке-Вульф-190». Они зашли сзади со стороны солнца, поэтому воздушные стрелки заметили их слишком поздно. Трухов в группе шел крайним левым, и оба вражеские истребители атаковали замыкающего. Удар был настолько сильный, что Андрею показалось, как будто он с кем-то столкнулся. Тут же самолет потянуло в крутое пикирование. Только опыт летчика помог ему дотянуть до своего аэродрома – Днепровская. После посадки он попытался вылезти из кабины, но не смог: осколком снаряда заклинило фонарь. Только с помощью механика самолета фонарь, наконец-то, открыли.
А в это время товарищи вытащили из кабины безжизненное тело воздушного стрелка Павла Воробьева. На Пашу страшно было смотреть, он был без шлемофона, с тусклыми открытыми глазами. По середине живота пушечной очередью перерезан пополам. Вечером Павла Петровича Воробьева похоронили возле летной столовой. Спустя много послевоенных лет Герой Советского Союза Андрей Игнатьевич Трухов навестил те места и поклонился братской могиле, где покоится теперь прах его боевого друга.

* * *

Снег давно сошел, стояла теплынь – чувствовалось дыхание Балтийского моря, оно было совсем близко от нашего аэродрома. Шли дожди, висели густые туманы. Но погода не могла омрачить нашего отличного настроения. Советская Армия остановилась на правом берегу Одера, в шестидесяти километрах от германской столицы. Каждый понимал, что путь к победе лежит только через Берлин. И как бы ни было безнадежно положение гитлеровцев, мы знали, что враг добровольно не сложит оружия, он соберет свои последние силы и будет сопротивляться с яростью обреченного.
Соединения наших войск готовились к последнему штурму.
Готовились и мы. 9 апреля полк перебазировался на аэродром Плате. Теперь от нас всего в тридцати пяти километрах Одер, на левом берегу которого засел враг. От Одера на запад, вплоть до Берлина, проходила многополосная, до предела насыщенная огневыми средствами вражеская оборона. На пути – реки, множество озер.
В эти дни мы провожали на учебу одного из ветеранов полка – командира 3-й авиаэскадрильи Героя Советского Союза капитана Георгия Петровича Коваленко. На товарищеском ужине Георгий со своей неразлучной гитарой в последний раз дал «творческий» концерт. Вот так же мы недавно провожали Ивана Харлана.
– Филимоныч, что ж ты не согласился пойти учиться в академию? – уже в который раз спрашивал он. – Вот бы и поехали вдвоем. Вместе воевали, вместе нам бы и академическую науку грызть, а?
Да, хорошо бы вместе… Но я твердо решил, что никуда не поеду, пока не кончим воевать. И Георгий, конечно, это знал. Мне чертовски хотелось побывать в Берлине. Не туристом и не экскурсантом, а воздушным бойцом.
На следующий день Коваленко сдал свою эскадрилью прибывшему из другой части капитану Николаю Степанову и распрощался с товарищами, с которыми прошел трудные фронтовые дороги.

* * *

17 апреля в штаб дивизии прилетел член Военного Совета 4-й воздушной армии генерал-лейтенант авиации Ф. Ф. Веров для вручения дивизии ордена Красного Знамени и ордена Суворова II степени, а нашему полку – ордена Красного Знамени.
Дивизия выстроилась на бетонированной дорожке. О чем мы думали, когда сопровождаемый старшими офицерами и командиром дивизии перед строем проходил генерал Веров, приветствуя летчиков, когда после вручения дивизии орденов он зачитывал Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР о награждении нашего полка орденом Красного Знамени? Наверно, перед глазами каждого, как это было со мной, прошел его собственный путь и путь однополчан. Уже в сумерках стройными колоннами с песнями возвращались мы в расположение своих полков.

* * *

20 апреля Ставка Верховного Главнокомандования приказала войскам фронта перейти в наступление.
К этому мы были готовы. Боевая задача ясна. После короткого митинга сразу направились к самолетам. Однако метеоусловия не позволяли лететь: облачность не поднималась выше ста метров. Но наши войска, форсировавшие Одер, ждали помощи авиации. Тогда командир полка решил выпускать самолеты парами. И пошли пара за парой «ильюшины» на передовую. Я с Акимовым.
Видимость была очень плохая: дождь заливал переднее стекло кабины, а облака прижимали к земле. Проходим Штаргард. Сразу за ним слева растянулось с севера на юг озеро Мадю-Зее. Сверяю карту с местностью – идем правильно. Уже совсем близко Одер, а дальше на юго-запад – Берлин!
Нашим товарищам, ведущим бои на земле, вряд ли раньше приходилось форсировать водную преграду, подобную Одеру. От города Шведт вплоть до Штеттина, река имеет два рукава. Между ними широкая пойма, местами доходящая до восьмисот и более метров. Вот это-то расстояние и надо преодолеть под сильным вражеским огнем. И не только преодолеть, но и захватить плацдарм на противоположном берегу, расширить его и, ломая сильно укрепленную оборону, идти дальше на запад.
Наши пехотинцы, преодолевая пойму Одера, шли по пояс, по шею в воде с поднятыми автоматами под непрерывным огнем фашистов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103